Родня

— У Ермакова беда: оползни в траншее тоннеля. Секции, говорят, сместились на полметра. Ведь закончили было, а тут оползни. Сейчас домкраты доставили, выпрямляют. Наши беспокоятся… а может, и пронесет. Ох, не знаю, вода вот-вот в котлован пойдет. Ежели только Панфилов успеет насосы поставить!..

Они просидели до двенадцати часов, мать и не думала ложиться. Наконец Аля ушла к себе и легла спать. Утром она заглянула к матери — та спала. Значит, все обошлось там, на участке, иначе она бы помчалась туда.

В субботние дни мать собиралась к подругам. Але иной раз так хотелось самой сходить куда-нибудь, но она не смела сказать матери: пусть освежится после недельного сидения с капризным Женечкой. Мать возвращалась веселая, слегка хмельная и говорила откровенно:

— Ну, отвела душу с девками!

— И завтра поезжай тоже, — расщедрилась Аля, — а что! Ты к подругам, а мы тоже кой-куда отправимся. Правда, Женечка?

Назавтра, укутав малыша потеплей, она ехала в городок к Лизе. Лиза выкатывала коляску на улицу, если было солнечно, и они сиживали на скамейке, млея от долгожданного тепла, потешаясь над милыми причудами малышей. Однажды вышел к ним Илюшка. Аля, смущаясь и наряду с тем гордясь, стала живее подбрасывать на коленях Женечку. Ей хотелось показать, какой у нее хорошенький сын.

— А ну, где тут будущий космонавт? — заговорил Илюшка, подходя ближе.

— Его зовут Женя, — сказала Аля, улыбаясь.

Илюшка протянул руки, и малыш тут же потянулся к нему.

— Бери, бери, — разрешила Аля, и он, покраснев, принял Женечку.

— А я хотел тебе сказать…

— Скажи, — как попросила Аля.

— Нам, наверно, квартиру дадут. На Северо-Западе…

— Ты уже говорил.

— Правда? Ой, Аля, — воскликнул он, подымая Женечку выше, — с ним что-то случилось…

Она засмеялась и взяла Женечку к себе.

— А давай его сюда, — сказала Лиза. — Мы сейчас, мигом! А вы нас покачайте, покачайте, — сказала она, подвигая к Але коляску, в которой засыпал ее сынишка.

— А тебе интересно с Лизой? — спросил вдруг Илюшка, когда Лиза ушла.

Она ответила быстро, не задумываясь:

— Интересно. А что?

— Ничего. — Он пожал плечами. — Ты только ничего такого не подумай.

Она молчала, покачивая коляску.

— А знаешь, я хотел спросить… ты помнишь Сарычев?

— Как же не помнить! Сарычев весь в акациях и сирени. Городок, конечно, небольшой, — она не знала, что еще сказать о городке. — А почему ты спросил про Сарычев?

— Так просто, — сказал он, закуривая. Наблюдая пышное облачко дыма, он проговорил: — Ты видала когда-нибудь зебу? Хотя бы в кино?

— Зебу? Это какой-то страшный африканский… да?

— Ну да, горбатый бык. Если его скрестить с шортгорном, то получится такая забавная животина…

Она горячо, почти восторженно перебила его:

— Ведь врешь? Признавайся, врешь?

Он как будто бы даже обиделся, но глаза у него сделались лукавые:

— Зачем мне врать, когда в Казахстане стадами ходят эти животины.

— А зачем же зебу?

— А у зебу толстая кожа, ни один зловредный клещ не прокусит.

Она улыбнулась и, протянувшись к нему, потрепала его по щеке. Ей казалось, что он не найдет, о чем с ней говорить, вот и придумывает разное.

— А ты можешь представить себе такую картину? — заговорил он опять. — Идет коррида, бык яростно бросается на тореадора, а тот включает передатчик — и бык становится как ручной. А дело в том, что в центр ярости быка вживляются электроды, а человек может по радио усмирять его злость…

— Бой быков… — рассеянно произнесла она. — Бой быков, и вдруг так неинтересно.

— Конечно, тореадорам это ни к чему. Это ученые проводят опыты и доказывают, что можно управлять эмоциями.

— А я понимаю, почему ты спросил, интересно ли с Лизой, — вдруг сказала она, оживляясь. — Знаешь, с кем мне было интересно? С вами — с Надей, с тобой — вот с кем! Надя так редко пишет. Дел у нее, конечно, по горло. На филфак поступила заочно.

— Ну, она неглупая, — ответил Илюшка. — Правда, ты всегда преувеличивала ее достоинства, и даже… — он замялся, потом решительно досказал: — …даже умаляя собственные.

— Нет, нет!..

Он как будто не слышал ее восклицания.

— А умаляют свои достоинства только люди бездеятельные. Ну, ты не относи все только к себе. — Он мягко улыбнулся. — Ты знаешь, у бездеятельных людей развито чувство снисхождения. Да, они готовы признать, что кто-то активнее, живее их. И как бы тешат себя… я сказал, снисхождением? — снисходительностью.

— Пожалуй, я восторгалась Надей, — признала Аля. — Может быть, слишком восторгалась. Но важно другое. Надя действительно деятельна. Вообще это хорошо, когда каждый человек в своем деле такой… я вот о маме думаю… Ведь никогда, никогда я не думала о ней  т а к. Понимаешь?

— Да, — сказал он, — понимаю.

— Я, знаешь, что подумала? Тебе надо стать учителем. Ребята таких любят, да, да!

Он, прищурясь, смотрел на нее и курил.

— Нет, — сказал он. — Я, наверно, попробую поступить в зооветеринарный. Есть в Сарычеве такой институт. Не знала?

— Не знала, — чистосердечно призналась она. — Если уж говорить откровенно, то я совсем не помню Сарычев.

Появилась Лиза.

— Женечка спит, — объявила она, — Я поставила чай. Будешь, Илья, чай пить с нами?