Родник пробивает камни

— Стеша, прошу вас, эти две рыбки, пожалуйста, оставьте. Ее мне в подарок привез однополчанин, Николай Иванович. Хорошо?

— Хорошо, — ответила Стеша и протянула руку к остаткам недоеденного омуля.

Постоянно занятая хозяйством, Стеша никогда не имела привычки особо приглядываться к гостям и прислушиваться к их разговорам. Однако с Петром Егоровичем поговорить любила. Особенно про родную деревню, куда в молодости он вместе с отцом наезжал почти каждое лето, подгадывая все к пасхе. Вспоминали стариков, многие из которых уже приказали долго жить, ветряную мельницу, что стояла на бугре за кладбищем, где был похоронен отец Стеши. Петр Егорович помнил его хорошо. Рассказывал: бывало, высыплет почти вся деревня на выгон в воскресенье, ребятишки и девки гоняют в лапту, парни с мужиками режутся в орлянку, а Диомид Сыромятников, играючи силушкой неуемной, радуя взоры дружков-товарищей и нагоняя страх на злыдней и завистников, «крестится» двухпудовиком.

Неутомимость и ненасытность в работе, как замечал Петр Егорович, у Стеши — от отца. Сидеть без дела, сложа руки, для нее было сущим наказанием.

Вот и сегодня, занятая с самого утра на кухне, зная, что будут гости, она ни разу за день не присела.

Чужих на проводы не звали. Должны прийти только свои: Петр Егорович, Капитолина Алексеевна и ее муж, генерал-майор авиации Николай Васильевич Лисагоров. Не раз пыталась Стеша сосчитать по рядам наградных планок на генеральском кителе, сколько у Николая Васильевича орденов и медалей, и все путалась.

Первым явился Петр Егорович. Он пришел на полчаса раньше всех. До прихода генерала и Капитолины Алексеевны, которую он тайком недолюбливал за ее взбалмошность, ему хотелось кое о чем переговорить с сыном. Его звонок в дверь Дмитрий Петрович отличал от других звонков: один длинный и один короткий, как точка. Этот условный сигнал родился давно, когда Петр Егорович был еще молодым и ему, рабочему завода Михельсона, по заданию партийной ячейки приходилось ночью носить оружие в квартиру слесаря Гриши Матвеева, который жил в Щипковском переулке, в доме чиновника Временного правительства. В то время условным знаком подпольной группы красногвардейцев, готовящихся к вооруженному выступлению, был один длинный и один короткий, как точка, звонок.

Отец и сын обнялись молча, даже с каким-то жестковатым выражением лиц. Но за этой видимой холодной жестковатостью каждый пытался скрыть огромную нежность. Сын гордился отцом. Отец гордился сыном. Петр Егорович знал, на какое ответственное задание правительство посылает Дмитрия. И ведь выбор-то пал не на кого-нибудь, а на Каретникова, на его сына. А в многотысячном коллективе завода высококвалифицированных мастеров не одна сотня. И другое, кроме гордости, беспокоило Петра Егоровича: старый он стал, и сердечко уже не так, как даже десять лет назад, гонит кровь по жилам. Ровесники с каждым годом все уходят и уходят из жизни, а сын уезжал на два года. Два года — не два дня, и семьдесят семь — это уже солнце на закате.

Дмитрий посмотрел в глаза отцу и по воспаленным векам, по притушенному, печальному выражению лица понял, что тот был на кладбище.

— Как там, все в порядке?

— На левую сторону немного памятник накренился. Поправил и цветы полил.

Не успел Петр Егорович войти в столовую, как шею его обвила Светлана. Лицо старика просияло. Доставая из кармана шоколадку, он, как бы защищаясь от звонких поцелуев внучки, пробурчал:

— Ну, будет, будет тебе, коза-егоза… Этак ты меня зацелуешь.

— Дедушка! — озорно воскликнула Светлана. — Ты теперь будешь моим главным шефом. А Стеша — твоим заместителем. Буду слушаться тебя, как бога!.. А ты… ты будешь разрешать мне все, все… как своей единственной московской внучке. Лады? — Светлана левой рукой энергично подхватила кисть правой руки деда и по-мужичьи, словно она вела азартный базарный торг, плюнула в свою нежную розовую ладошку и наотмашь, звонко ударила ею по широкой ладони Петра Егоровича.

Высокий, сутулый, в своем темно-синем костюме, который мешковато сидел на его худой, костистой фигуре, Петр Егорович чем-то походил на Максима Горького в последние годы жизни писателя. Такие же жесткие усы, которые он трогал по-горьковски, такая же густая, наступающая на морщинистый лоб седоватая щетка волос. Многие ему говорили, что он походит на Горького, и это льстило старику. Он даже усы подправлял сам, боялся, как бы усердные столичные парикмахеры, работающие по шаблону, не обкорнали их.

— Не думай, что дам поблажку. Так закручу гайки, что запищишь! — с напускной сердитостью ответил Петр Егорович, по-хозяйски осматривая столовую, словно определяя, не наделали ли в ней каких-нибудь глупостей за те две недели, которые он не был здесь. — Лучше сыграй что-нибудь или спой, пока гостей нет.

Но сыграть Светлане не пришлось: в передней раздался звонок, и она кинулась открывать дверь.

Пришли Капитолина Алексеевна и Николай Васильевич Лисагоровы.