Родник пробивает камни

Пошли новые кадры… Тот же длинный и просторный цех, под крышами которого здесь и там маячили хоботы тросов подъемных кранов, от фрезерных станков сверкающей гривой молодого жеребенка, скачущего по степи, летели снопы металлической стружки, вертелись большие и маленькие карусельные станки, медленно погружались в огромные чаны с расплавленным оловом тяжелые роторы электромоторов, с гиком носились по цеховым пролетам на юрких электрокарах лихие такелажники, в красильном отсеке в чаны с нитроэмалью погружались готовые детали и машины, над сборочными столами склонялись сосредоточенные лица укладчиц… Цех, как огромный, четко работающий сложный механизм, жил своей машинной жизнью, движимой силой электрического тока и волей человеческого разума.

И вдруг в этом разумно организованном хаосе звуков и движений появилась фигура старика с палочкой в правой руке. В левой руке старик держал шляпу. Он шел по цеху, как старец патриарх когда-то шел по храму между рядами коленопреклоненных прихожан, пришедших в церковь на откровенную исповедальную беседу с богом. Его приветствовали со всех сторон рабочие цеха: кто поднимал сжатый кулак и подкреплял свою любовь и уважение к старику сердечной приветственной улыбкой, кто просто махал рукой и показывал на станок — мол, рад бы отойти, да он не отпускает, — кто просто молчаливо улыбался и кивал головой почетному ветерану завода…

А старик шел через весь цех к своему старенькому «Кингу», за которым он простоял не один и не два десятка лет.

«А это Петр Егорович Каретников. Он пережил две династии капиталистов, владельцев завода, — братьев Гопперов и Михельсона. Уйдя на пенсию, старейший ветеран завода ведет большую общественную работу. Сегодня он пришел в цех посмотреть, как трудятся на карусельных станках молодые рабочие, недавно торжественно посвященные в рабочий класс».

Старик прошел сквозь строй приветствий к тому участку цеха, где громоздились три новых могучих карусельных стана советского производства. При виде Каретникова, остановившегося у первого стана, рабочие парни на других станах оживились и легким поклоном головы поприветствовали своего старого учителя и продолжали работу.

Телекамера наплыла на лицо Петра Егоровича. Был отчетливо виден профиль его лица и слегка согбенная спина.

— Симочка, что ты можешь сказать об этом лице? — спросил Кораблинов, не отрывая глаз от экрана телевизора.

— Ты только вглядись в это лицо!.. Сколько в нем достоинства!.. Хотела бы я знать, что чувствует в эти минуты твой друг, знаменитый скульптор Рогов, если он тоже, как и мы сейчас, видит этого старого рабочего?..

Вдруг совсем неожиданно на смену заводским кадрам на экране появились кадры осеннего парка с желтой облетающей листвой. По пустынной аллее идут дед и внучка. Оба в плащах и в головных уборах. На Петре Егоровиче широкополая серая шляпа, Светлана подняла капюшон.

— Как поразительно походит на Горького! — вырвалось, как удивление и как восторг, из груди Серафимы Ивановны.

— Да! — ответил Кораблинов, наблюдая за выражением лиц внучки и деда. — Это уже готовые кадры для художественного фильма… Дед и внучка на прогулке. Сокровенный разговор двух поколений: старшее уже уходит из жизни, молодое берет в свои руки жизнь. Ты только вглядись, Симочка, в эти лица!.. Сколько в них истинно русского, простого и искреннего…

— И вместе с тем — гордого и независимого! — поддержала его Серафима Ивановна.

А диктор размеренно и четко говорил свой текст: