Родник пробивает камни

Прошлой осенью, накануне ноябрьских праздников, Яник написал личное письмо академику Бурову. В своем письме Арнольд Габриэлевич просил знаменитого ученого обратить внимание на одаренного юношу. И, к своему величайшему удивлению и растерянности, через неделю Яник получил ответ.

Письмо известного всему миру физика старый учитель как драгоценную память оставил у себя, а с Колей Рогачевым в конце ноября, когда уже выпал снег, ездил на Долгопрудную, где академик руководил кафедрой в физико-техническом институте. Встреча с Буровым на всю жизнь останется в памяти Коли и Арнольда Габриэлевича. Обоих покорили простота и сердечность великого ученого. О чем у них была беседа, знали только трое — академик, Коля и его учитель. А после поездки на Долгопрудную Яник стал часто бывать в доме Рогачевых, где он по какой-то усложненной, особой программе готовил своего питомца к вступительным экзаменам в физико-технический институт, в группу академика Бурова.

Однако трудно было сказать, чем больше был знаменит в своем классе этот небольшого роста, застенчивый и неказистый рыжеватый паренек: тем ли, что он слыл вундеркиндом в математике, или тем, что был до безрассудства влюблен в Светлану Каретникову, которая знала об этом и несла эту ненужную ей любовь как тяжелый, а порой даже конфузящий ее крест.

С седьмого класса Светлана часто читала то на свежем, только что выпавшем на школьном дворе снегу, то нацарапанные на ее парте слова: «Света К. + Коля Р.». А кто-то однажды ухитрился выцарапать эту надпись в лифте Светланиного подъезда. Возвращаясь из школы, она ее прочитала… Сколько горьких слез было пролито Светланой, пока Дмитрий Петрович возился в лифте, выскабливая и закрашивая желтым лаком два имени, между которыми стоял приводящий Светлану в ярость крестик.

Знали об этой безответной влюбленности родители Светланы и Коли Рогачева.

Вот и теперь Елена Алексеевна была уверена, что даже сейчас, когда у них гости, когда через несколько часов Светлана поедет в аэропорт провожать родителей, Коля Рогачев и его друг и одноклассник Олег Дембицкий ходят, как тени, где-то внизу, под окнами, и ждут… Нет, они ждут не Светлану, они знают, что сегодня она не выйдет. Они ждут, чтобы она подошла к распахнутому окну и хотя бы помахала им рукой.

— Доченька, сыграй что-нибудь, — попросила Елена Алексеевна и погладила голову Светланы.

Светлана поцеловала мать, чмокнула в седеющий висок Стешу, поклонилась всему столу и села за пианино.

— Что-нибудь из Чайковского, — попросил отец.

Светлана играла с чувством, словно старалась, чтобы музыка великого композитора звучала в сердцах матери и отца все те два года, когда они будут вдали от Родины, когда дочь будет тосковать по ним и ждать их писем.

Ей аплодировали. Просили играть еще. Но Капитолина Алексеевна, которая уже полностью господствовала в застолье, решительным жестом оборвала аплодисменты.

— Дмитрий Петрович, ваше слово! — властно бросила она в сторону младшего Каретникова.

Дмитрий Петрович поднялся. Начал он тихо, как-то болезненно, словно не тост произносил, а объяснял неизвестно кому свою вину.

— Спасибо за добрые пожелания. — Он устало посмотрел на отца, потом на генерала. — Спасибо за то, что пришли проводить нас с Леной в дальнюю дорогу. — Дождавшись, когда к нему повернулась лицом дочь, сидевшая за пианино, он подмигнул ей и улыбнулся. Голос его окреп. — Выпьем за то, чтобы ровно через два года за этим же столом, в этой же компании, нам снова послушать Чайковского в исполнении студентки института кинематографии Светланы Каретниковой!.. Подойди ко мне, Светунь!

Светлана подбежала к отцу, вытянулась на носках и звонко расцеловала его в щеки.

А Капитолина Алексеевна время от времени хитровато и выжидательно поглядывала на Петра Егоровича.

…А когда каждый, кто был за столом, уже провозгласил свой тост и время ужина подходило к концу, Капитолина Алексеевна снова принялась язвить.

— Петр Егорович, вы что-то обещали сказать про чехольчики и полосатые пижамы? — Хлопая в ладоши, она призывала к тишине расшумевшихся гостей, которые, как на грех, говорили все сразу.

Петр Егорович тяжело поднялся над столом.