Родник пробивает камни

Все то время, пока тетка собиралась уходить, Светлана молча стояла за креслом, на котором сидел Владимир. И хотя он не видел ее, но как-то особо ощущал, что руки ее лежали на спинке кресла. Он чувствовал тепло этих рук, он слышал ее дыхание.

— Володя, мне страшно… — еле слышно проговорила Светлана.

— Мне тоже, — не шелохнувшись, ответил Владимир.

— Что мне делать?

— Ты не должна идти на это свидание.

— Я не могу не пойти на это свидание…

Владимир повернулся к Светлане. В глазах ее стояли слезы.

— Я так устала, Володя. Ступай и ты отдохни. Я пойду прилягу.

— О чем бы говорили с теткой?

— Она звонила Кораблинову.

— О чем они говорили?

— Кораблинов пригласил нас отужинать в ресторане. Он был очень рад звонку.

— Вы вдвоем пойдете на это свидание?

— На это свидание тетя не пойдет. Она сказала, что ей нездоровится.

— Кто же пойдет?

— Я.

Владимир молча взял с подоконника папку. Первый раз за последний год он расстался со Светланой, не поцеловав ее и не пожав ей руки.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В коридорах райсобеса стоял монотонный гул и беспорядочная толчея. Лица людей, утомленных ожиданием своей очереди на прием, были сосредоточенные, а при ярком электрическом освещении неоновых ламп дневного света они казались серыми, поблекшими. Какой-то нетерпеливый гражданин с нервным лицом, мотивируя тем, что он инвалид второй группы, пытался без очереди пройти на прием к заведующему отделом, но очередь так дружно загалдела и так ощетинилась на него, что он тут же отпрянул от дверей и спрятал в нагрудном кармане свою замусоленную пенсионную книжку.

— Ишь ты, он, видите ли, инвалид!.. — не унималась раздосадованная согбенная старушонка с морщинистым, пожухлым лицом, похожим на картошку, испеченную в костре. — Как будто бы он на стадион пришел. Разуй хорошенько глава, здесь все инвалиды!..

— Да от него никак винищем тащит, — поддержала старушку толстая пожилая женщина с двумя темными родинками на щеке, на которых росли длинные черные волосы.

— Мне только спросить, два слова сказать, — пытался вразумить старушек нетерпеливый инвалид, который, как видно, все-таки не терял надежды без очереди пройти в комнату, где сидели инспектора.

— А мы что, телиться пришли сюда? — нашлась тут же старушка с лицом, похожим на печеную картошку. — Чай, всем так же: кому спросить, кому чего-нибудь выяснить.

— Ну и злюки же вы, старые кочерыжки! — сердито выругался инвалид и, отрешенно махнув рукой, быстро зашагал к двери.

— Ишь ты, инвалид нашелся!.. Морду-то разлопал, аж ушей не видно, да еще оскорбляет, хам ты этакий!.. — бросила ему вдогонку толстая женщина с волосатыми родинками на щеке.

Не успел Петр Егорович взяться за ручку двери, как его осадил тот же визгливый голос худенькой старушонки с лицом, похожим на печеную картошку:

— А вы что, гражданин? Тоже инвалид?

Каретников посмотрел на старушку так, что она невольно заерзала на крашеном деревянном диване.

— Я не инвалид, товарищи. Я депутат. Мне нужно пройти по депутатским делам.

— Ну, это конечно… Раз депутат — совсем другое дело… Против этого мы не возражаем, — умиротворенно сказала женщина с волосатыми родинками, и лицо ее тут же словно преобразилось: из злого и болезненно-нервного оно моментально стало улыбчиво-глуповатым и простодушным. — Только, пожалуйста, товарищ депутат, недолго там.

Петр Егорович молча и благодарственно-строго поклонился в сторону сидящих на скамье и открыл дверь.

В комнате находилось несколько инспекторов. Петр Егорович долго объяснял молоденькой секретарше, сидевшей почти у самых дверей за стареньким ундервудом, причину своего визита, пока наконец та поняла, о каком «Запорожце» идет речь.

— Инвалид Отечественной? — уставившись на Петра Егоровича, спросила секретарша.

— Да, да, Отечественной.

— Так бы сразу и сказали… При чем здесь «культя»? — И секретарша, взмахнув черными полукружьями наклеенных ресниц, взглядом показала на столик в углу, у самого окна, за которым сидела уже немолодая женщина с высокой прической, напоминающей золотистую бухту нового льняного каната — до того были длинны и толсты сложенные спиралью ее пепельные косы, что вряд ли можно поверить, что это собственные волосы. А глаза инспектора были до того голубые, будто это были не глаза, а круги июньского неба в раннее солнечное утро.

— Как ее зовут? — тихо спросил Петр Егорович.

— Надежда Сергеевна, старший инспектор, курирует инвалидов.

Когда Петр Егорович подошел к столику Надежды Сергеевны и опустился на стул, та поспешно закончила телефонный разговор и улыбнулась Петру Егоровичу такой улыбкой, от которой у него посветлело на душе.

— Я слушаю вас.

Каретников положил на стол перед инспектором свое депутатское удостоверение и, дождавшись, когда она познакомится с ним, тронул ребром ладони усы.

— Я по делу одного инвалида Отечественной войны, вторая группа… безногий… Хлопочет насчет «Запорожца» — я все безрезультатно. Хочу помочь. Иначе сопьется… — Каретников рассказал об инструктивном письме Министерства здравоохранения и о ранении Иванова, которое не попадает в перечень показаний для получения «Запорожца».