Родник пробивает камни

Кораблинов, словно очнувшись, сделал движение рукой, как будто снимал с глаз прилипшую вязкую паутину, и строго свел свои черные буруны бровей. Бросив взгляд поверх голов прохожих, он взял Светлану под руку и направился с ней к памятнику Пушкина.

Купленные у цыганки цветы Кораблинов положил к подножию поэта.

— Не возражаете? — тихо спросил он, грустно и немножечко смущенно глядя в глаза Светланы.

Теперь его лицо было уже не таким, каким оно было десять минут назад.

— Что вы!.. Конечно, Сергей Стратонович! — Светлана всплеснула руками.

Даже в том, как он положил цветы к подножию поэта, она заметила что-то необычайно утонченное, благородное.

Некоторое время стояли молча, словно совершая торжественный обряд поклонения. Потом обошли памятник кругом и свернули на улицу Горького.

В этот вечерний час центральная улица столицы жила в своем прибойно-разноцветном, многоязыком водовороте. Здесь, на этом небольшом отрезке пути от площади Пушкина к Охотному ряду, можно встретить низкорослого крепыша японца и тонконогого, статного негра-туриста или спортсмена, светлоглазого прибалтийца и смуглого грузина… И все это разнообразие одежд, языков, наречий, возрастов и рас, точно в гигантском зеркале, отражалось в неоновых витринах и окнах первых этажей.

Конечно, это не Бродвей, каким его рисуют журналисты. Здесь не пылает ночью пожар реклам… Но это больше, значительнее и чище, чем Бродвей. Это — улица Горького. Это — Москва!

— Сергей Стратонович, в газетах писали, что недавно вы в составе большой группы советских артистов и режиссеров были в заграничном путешествии? — спросила Светлана, которой вдруг показалось, что помолчи они еще минуту — и Кораблинов зевнет и, извинившись, протянет ей на прощание руку.

— Да, это был неповторимый месяц, — рассеянно ответил Кораблинов, кивнув на приветствие встречного седого человека почтенного возраста.

— Расскажите, пожалуйста, Сергей Стратонович. Кроме юга, я еще нигде не была.

И Кораблинов начал вспоминать о своей последней заграничной поездке. Париж, Рим, Венеция, Вена… Эти города вставали в его рассказе зримо, ярко. Рассказывать Сергей Стратонович умел. Он говорил, а в воображении Светланы оживала экзотика далеких стран, она слышала мелодии неаполитанских рыбаков, которые с песней встречают солнце и с песней его провожают. А море!.. Широкими мазками смелого художника Кораблинов точно, почти до физического ощущения, передавал яркий и многоцветный колорит итальянской природы, язык, привычки, нравы людей, их обряды, одежду, танцы. Любовно живописал он Италию, с ее тихими зеленоватыми морскими бухтами, над которыми даже воздух кажется наполненным мелодией песен.

Вена в воображении Светланы представала в виде эоловой арфы, которая по воле самой судьбы обречена быть вечным гимном человеческой радости. Каждый серебряный тополь, молоденький клен на бульваре, острые шпили готических строений, гусли телеграфных проводов — все это были только отдельные струны той незримой гигантской арфы, которую на географических картах называют столицей Австрии.

Даже Париж, о котором Светлана знала из книг Бальзака, Гюго и Золя, и тот на незримом полотне, нарисованном Кораблиновым, показался ей обновленным свежими красками новых человеческих судеб и политических событий.

Вышли на Красную площадь. Часы на Спасской башне пробили одиннадцать раз. Немного постояли. Высоко в небе кроваво-рдяно горели рубиновые звезды. Мимо Мавзолея шли молча. И это молчание Светлане показалось значительным, торжественным. Голубые ели грустно и молчаливо, не шелохнувшись, замерли над могилами революционеров, похороненных у Кремлевской стены. А впереди, слева, точно на старинной русской сказочной картине, выкруглил в голубом небе свои луковицы-купола собор Василия Блаженного.

У набережной Москвы-реки Светлана тревожно посмотрела на часы.

— Вы торопитесь?

— Мне уже пора… — Светлана замялась. Она чуть не проговорилась, что так поздно ей нельзя задерживаться без разрешения.

— Ну что ж, — Кораблинов очень не хотел, чтоб Светлана уходила. Но удерживать ее не решался.

— Вы о чем, Сергей Стратонович? — виновато спросила Светлана, видя, что лицо Кораблинова стало вдруг притушенным, печальным.

— Так… Ничего. Просто вспомнил строку из одних невеселых стихов.

У гостиницы «Бухарест» Кораблинов остановил такси. Ехали не разговаривая. Да и что мог сказать ей Кораблинов? Что он хочет еще раз увидеть ее? Что, глядя в ее чистые, как небесные озера, глаза, он сам становится моложе, чище? Что он хочет видеть ее, что давно думал о такой дружбе, что она, эта дружба, уже приходила к нему в его мечтах…

Попрощался Кораблинов, не выходя из машины.

— Приглашаю вас с тетушкой в воскресенье отужинать со мной в «Метрополе».

Это предложение смутило Светлану. Она еще никогда не была в ресторане без родителей.

— Но я должна об этом поговорить с тетей.

— Об этом мы еще созвонимся. Спокойной ночи. Я всегда рад вас видеть.

Последние слова прозвучали как просьба, как скрытая мольба уставшего человека.