Родники рождаются в горах

И вот теперь он лежит перед ней, беспомощный, забинтованный с головы до ног. Его скулы заострились и побледнели. Ни молодцеватости, ни самоуверенности. Просто слабый больной человек, который нуждается в ее помощи.

Дверь скрипнула, заглянула дежурная сестра.

— Там пришли жена и дети Загида, — сказала она шепотом. — Просятся взглянуть на него.

— Ну что же, впусти, — ответила Сидрат.

В палату вошла женщина, крупная, с широким открытым лицом. За ней — взрослые сын и дочь. Женщина сразу, от дверей, увидела мужа и, подойдя к койке, беззвучно заплакала.

— Мама, перестань, я же тебя еще дома просил, — сказал сын с досадой. Он был копия матери, с таким же ясным, наивным лицом. А дочь, не похожая ни на отца, ни на мать, смотрела удивленными, расширенными от испуга глазами. «Какие прекрасные дети. Наверное, это тот сын, который посылал отцу привет», — невольно подумала Сидрат.

…До чего живучи воспоминания. Кажется, давно похоронены в сердце, а вот — лишь тронь, и оживают, словно это было вчера. Сидрат вздрогнула, медленно возвращаясь в свой аул, в сегодняшний полдень.

Сидрат шла домой с работы, а навстречу бежала женщина и что-то кричала, размахивая руками. Подбежав, она быстро заговорила:

— Сидрат, дорогая, пусть аллах даст тебе сто лет жизни, а на том свете самый сочный райский уголок, иди в сельсовет, только ты одна можешь помочь бедной Нупайсат, опять этот негодяй Мухтар отнял у нее дочь.

Сидрат уже привыкла к тому, что в ауле со всеми бедами обращались к ней: не доится корова — к ней, дом ремонтируют — опять к ней, разлад в семье — и тут к ней. Наверное, врач в глазах аула был человеком, который излечивает все недуги: и тела, и души. И Сидрат, чем могла, помогала им.

Вот и сейчас она покорно направилась к сельсовету.

…В кабинете Гусейна, прижимая к груди перепуганную дочку, всхлипывала Нупайсат. Из-под черной с розами шали выбились спутанные волосы.

— Не надо мне его денег, — глаза Нупайсат горели яростной решимостью, — пусть оставит в покое дочь. Виданное ли это дело, как только приходит время платить деньги, он ворует ребенка и прячет неизвестно где.

— Я ему сколько раз говорил, чтобы пришел, что у меня разговор к нему. Никак его сюда не зазовешь, — оправдывался Гусейн, пряча глаза от Нупайсат.

— Я сама приведу его сейчас, — сказала Сидрат и, резко повернувшись, вышла.

«И что за человек такой, — с досадой думала Сидрат про Гусейна. — Ведь на фронте воевал, а здесь слова резкого от него не услышишь. А доброту не все понимают. Иной у доброго-то всю жизнь на спине проедет. Нет, с таким, как Мухтар, нужно говорить иначе».

…Мухтар со своей новой женой сидел за столом. От горячего пара, который клубился над миской, его лицо было как в тумане.

— О, доктор, дорогая… — вскочила жена Мухтара. Но Сидрат, даже не посмотрев в ее сторону, сказала Мухтару:

— Я за тобой пришла. Тебя ждут в сельсовете.

— Что, опять проделки моей первой жены? — спросил Мухтар, обнажив в улыбке два золотых зуба. Но, встретившись со взглядом Сидрат, поспешно поднялся и, нахлобучив на голову каракулевую папаху, следом за ней перешагнул порог.

— Вот что, Мухтар, — сказала Сидрат, когда они пришли в сельсовет и она заняла место Гусейна, — у ребенка должны быть отец и мать. Но раз ты решился разрушить свое гнездо, то изволь подчиняться советским законам, по которым ребенок остается с матерью, а отец платит деньги на его содержание. Сейчас мы разбираемся с тобой сами, так сказать, в своей семье, но если ты еще раз побеспокоишь Нупайсат, — брови Сидрат сдвинулись, слились на переносице в одну черную линию, — то я сама, как депутат районного Совета, передам дело в суд.

— Мне его деньги не нужны, — робко вмешалась Нупайсат. — Лишь бы не трогал дочь.

— Не тебе он деньги платит, а ребенку, — строго прервала ее Сидрат. И добавила сердито: — Сейчас не те времена… Теперь у женщины столько же прав, сколько и у мужчины. А вы все никак не привыкнете… Нужно уметь постоять за себя. Недаром говорят: не будь слишком сладким, а то тебя сразу проглотят. Не будь слишком горьким, а то тебя сразу выплюнут.

Мухтар, кинув свирепый взгляд на Нупайсат, молча выскочил из сельсовета.

Вечером, когда Сидрат заполняла истории болезней, в комнату неслышно вошла Рахимат. Она с большим уважением относилась к работе дочери и никогда не беспокоила ее. Вот и сейчас она стояла молча, и Сидрат слышала только ее тихое дыхание.

— Что, мама? — спросила она ласково.

— Там Абидат пришла, хочет что-то попросить у тебя, — сказала Рахимат виноватым голосом.

— Пусть зайдет, мама, — ответила Сидрат приветливо, а про себя подумала недовольно: «Наверное, опять поведет разговор о наследстве Субайбат».

— Добрый вечер, дорогая, — запела Абидат медовым голосом, спина ее почтительно согнулась, а глаза умильно сузились. — Шла я к тебе и думала, не ценим мы то, что имеем. Какое счастье, что у нас в маленьком ауле есть свой доктор. Да еще какой. Золотой доктор. В любое время приходи — не откажет…

— Добрый вечер, Абидат, — прервала Сидрат ее излияния. — Садись, гостьей будешь.