Родной. Чужой. Любимый

– Вы едете? – спросил фельдшер, и Тёма закивал. Конечно, он едет.

Вот только Антон… Его не стоило оставлять одного, он мог сбежать. Но Артём даже не раздумывал.

– Жди полицию, – приказал он, так и не двинувшемуся с места белобрысому, а сам бросился вслед за Алиной.

Поездка в больницу слилась в один непрекращающийся кошмар, саундтреком к которому была неумолкающая сирена. Где-то Артём слышал, что если включают сирену, значит, больной очень плох. И это не внушало оптимизма.

Врачи что-то кололи, измеряли, подключали какие-то приборы. А Тёма смотрел на неподвижное тело Алины и просил бога оставить ей жизнь. Она не заслужила вот такого конца.

Пожалуйста, пожалуйста, он что угодно отдаст за её жизнь. Даже свою. Не раздумывая…

Артём не заметил первую красную каплю, которая сорвалась с носилок и упала на пол. За ней была вторая и третья, и вскоре они образовали тонкий ручеёк.

– Кровь, – просипел Тёма, глядя на разбивающиеся о пол красные капли, – у неё кровь!

А потом эту картинку размыли слёзы, потому что смотреть, как любимая женщина истекает кровью, оказалось выше его сил.

Глава 26

Я попыталась открыть глаза и застонала. Голова наполнилась чугунной пульсирующей болью. Что произошло? И где я? Эти два вопроса требовали немедленного ответа, но тело было неповоротливым и каким-то чужим. К тому же любое движение, даже самое незначительное отдавалось болью. В некоторых местах она была тупой, ноющей, в других – острой и чувствительной, как свежая рана.

Но самым страшным было не это.

Ощущение чёрной пустоты внутри меня…

Я автоматически прикрыла живот левой рукой, охнула от боли, пронзившей тело из-за резкого движения, которое ещё совсем недавно воспринималось мной как нечто естественное и обычное.

Мой ребёнок…

Я ещё не успела привыкнуть к мысли, что стану матерью, но это ощущение во мне, оно что-то меняло, воспринимаясь, как пушистый тёплый комочек. А сейчас там не было ни тепла, ни мягкости, только антрацитово-чёрное ничто.

Я не знала, где нахожусь. Не знала, какой сегодня день и час. Я даже глаз ещё не открывала. Но отчётливо ощутила, что во мне больше нет этого тёплого комочка.

Слёзы потекли из-под опущенных век. Прокладывали мокрые дорожки по щекам, затекали в уши. Я сосредоточилась на этих ощущениях, не позволяя думать о другом, о том, чего больше не будет. Во мне и так достаточно боли.

Об этом я подумаю завтра. Или позже, когда найду в себе силы.

– Алин, Алина, ты чего? – Тёмкин голос мне наверняка снился.

Он ведь далеко. Он сейчас должен быть в Москве, строить карьеру, просыпаться рядом с Флоранс… Я вспомнила, что слышала этот же голос ещё там… где всё случилось…

– Доктор! – голос перемещался, звуча то ближе, то дальше от меня.

Но всё это не было важным. Я почувствовала укол, совсем неболезненный, по сравнению с наполняющей меня ИСТИННОЙ болью. А потом уплыла куда-то, где не было ни звуков, ни чувств, ни понимания…

Когда я проснулась в следующий раз, глаза распахнулись уже сами собой. Это действие даже почти не вызвало боли.

Я лежала в той же самой палате, что и несколько дней назад, ну или очень похожей. В вазе на тумбочке стоял букет цветов. Чайные розы. Такие выращивает дедушка. Я глубоко вдохнула, чтобы ощутить их аромат. И грудь тут же прострелило острой болью.

Так, с этим понятно. Стоит быть поаккуратнее.

Я осторожно, на пару миллиметров, двигала по очереди руками и ногами, проверяя, чем могу пользоваться, а что нужно особенно беречь.

Правую руку, уложенную в лангету, простреливало от запястья до плеча, было больно дышать, и раскалывалась голова, всё остальное – более-менее терпимо.

Самым страшным было ощущение внутренней пустоты, но об этом я старалась не думать.

Когда в палату вошёл доктор, тоже уже знакомый, я сразу поняла, что он собирается сказать. И оказалась права на все сто.

– Мне очень жаль, – сообщил врач, – ребёнка спасти не удалось.

По глазам я видела, что ему и правда жаль. Ещё молодой, не покрывшийся коростой защиты от страданий пациентов, он умел сопереживать. Но от этого становилось ещё тоскливее, я сморгнула слёзы и повернула голову к окну, вполуха слушая о своих повреждениях.

Сотрясение мозга, перелом правой руки, двух рёбер и множественные ушибы – ничего нового. Это я уже и так поняла.

Встреча с родителями прошла тяжелее.

Как только Саша присела на край больничной кровати и взяла меня за руку, потекли слёзы. Я не могла вымолвить и слова. Да и они тоже. Так и сидели молча. Папа с одной стороны, Саша с другой, а в центре – плачущая я.

А потом зашёл Тёма, оказывается, он находился рядом всё это время. Значит, мне не приснился его голос. Он тоже плакал, наверное, ему уже сказали о выкидыше. В его взгляде было столько жалости ко мне и любви, и обещания быть рядом, что у меня запершило в горле.

И я была благодарна медсестре, сделавшей мне укол, после которого потянуло в сон. Видеть плачущего Тёму оказалось непростым испытанием.