Родной край. Произведения русских писателей о Родине

Не даром же гиляки верят, что у медведя такая же точно душа, как у гиляка, что душа медведя точно так же идёт после смерти к «хозяину», богу тайги, жалуется ему на гиляков, и хозяин судит их как равных. Что медведь даже «женат на гилячке»! До того эти жалкие дикари ставят знаки духовного равенства между собой и медведями.

Теперь в этой стране медведей и гиляков кое-где разбросаны поселья.

Жалкие, типичные сахалинские поселья.

Дома для «правов», построенные только для того, чтобы иметь право получить крестьянство, брошенные, разорённые, полуразрушившиеся.

И здесь ни звука. То же вечное молчание.

– Да есть ли живой человек?

В двух-трех домах ещё живут. Остальные – пустые.

– Ну, что? Как живёте?

– Какая уж жизнь? Маемся.

– Садите, сеете что?

– Что здесь растёт! Одна картошка, да и то с грехом пополам.

Живут молча, угрюмо, каждый, уйдя, замкнувшись в себя, тоскливо выжидал, когда кончится срок поселенья, можно будет получить крестьянство и уйти «на материк».

Дальше, дальше от этой безотрадной стороны.

Тараторят, заливаются, стонут звонки под дугой.

Тройка низкорослых, приземистых, коренастых, крепких, выносливых, быстрых сахалинских лошадей с горки на горку, из пади в падь, несёт нас вдоль острова к югу.

– Вот здесь застрелили Казеева (один из убийц Арцимовичей), – показывает вам ямщик. – Здесь в пургу занесло снегом женщину с ребёнком… Сюда я аномедни возил доктора – поселенца с дерева снимали… Повесился… Здесь в прошлом году зарезали поселенца Лаврова…

Обычная сахалинская дорога.

Картина природы меняется.

Безотрадная северная сахалинская сосна и ель уступают место весёлой, приветливой лиственнице, начинающей уже покрываться своей мягкою, нежною, пахучею хвоей. Кое-где попадётся невысокий кедр.

Забелели местами берёзовые рощицы. Берёзы ещё не собираются распускаться, но их беленькие стволы так весело, нарядно, чистенько выглядят после суровой тёмно-зелёной одежды хвойного леса.

Ива, гибкая и плакучая, наклонилась над речкой, словно хочет рассмотреть что-то в её быстрых струях.

По оврагам ещё лежит снег, а по холмам, где пригревает солнышко, уж пышно распустился лопух.

И горы пошли более пологие и пади шире.

Это уж не ущелья, не огромные трещины среди гор, а равнины, от которых веет простором.

И поселенья встречаются всё крупнее и крупнее. Величиной в хорошее торговое село.

И чаще на вопрос: «Ну, как живёте?» – слышится ответ:

– Живём кое-как. Лето только больно коротенько.

По пути попадаются волы, запряжённые в плуг.

В каждом селенье найдете двоих, троих, а то и больше, зажиточных хозяев.

Это Тымовский округ – картина среднего Сахалина.

Дальше начинается тундра, – «трунда», как её зовут сахалинцы.

Колёса вязнут, еле ворочаются в торфяной массе.

Ямщик слез и идёт рядом, чтобы легче было лошадям.

Двигаемся еле-еле. От лошадей валит пар.

Пахнет вереском. От его удушливого, тяжёлого запаха, похожего на запах кипариса, начинает болеть голова.

Вся тундра сплошь покрыта его красными кустиками. Словно кровь запеклась.

Тундра и тайга. И снова ни звука. Только дятел простучит да кукушка прокукует вдали.

Тоска, ноющая, щемящая, забирается в душу. Чем-то безотрадным веет кругом.

И не верится даже, что где-то на свете есть Италия, голубое небо, горячее солнце, что есть на свете и песня и смех… И всё, что приходилось видеть раньше, – всё это кажется таким далеким, словно происходило где-то на другой планете, – кажется сном, невероятным, несбыточным.

Океан тундры и тайги. И в этом океане, как крошечные островки, – кусочки твердой земли. На этих островках прилепились было поселья. Люди попробовали жить, побороться, – не смогли и ушли.

Унылые, брошенные поселья. Так до Онора.

А дальше уж совсем идёт топь, трясина, по которой ещё проезжают на собаках зимой и нет возможности пробраться летом…

За этой полосой начинается Корсаковский округ, – южный Сахалин.

Разнообразие лиственных древесных пород. Климат сравнительно мягче.

Здесь всё же легче дышится, живётся.

Если вы взглянете на подобную карту, весь юг Сахалина испещрён чёрными точками, – все поселья. Здесь всё-таки можно стать ногой на твёрдую почву.

Здесь труд тяжелый – немножко окупается.

Здесь уж ранняя весна.

Тянут вереницами на север красавцы-лебеди.

Белая полоса тянется по морю версты на две от берега, словно молочная река, – идёт, трётся в водорослях и мечет икру сельдь.

Птицы свистят и перекликаются в тайге.

Здесь всё-таки жизнь, всё-таки солнце, всё-таки свет.

Вот вам картины Сахалина.

Здесь воздух напоён тяжёлыми вздохами. Здесь в ночном крике птицы чудится стон. Здесь много пролито крови этими несчастными, которые режут друг друга из-за грошей.

Здесь что ни уголок – то страшное воспоминание.

Здесь всё дышит страданьем. Здесь много было преступленья и труда.

Здесь всё нужно взять с боя. Сахалинская почва ничего не родит, если на неё не капнут пот и слеза.

В глубине Сахалина таится много богатств. Могучие пласты каменного угля. Есть нефть. Должно быть железо. Говорят, есть и золото.

Но Сахалин ревниво бережёт свои богатства, крепко зажал их и держит.