Родной очаг

Мать словно упрекала за свое одиночество, а потому Марко сказал снисходительно:

— Да разве я с претензиями? Каждый живет не так, как хочется, а как можется.

— Где ж твоя жинка? — Лукавинки сочно зазвучали в сухом голосе Васильевича. — Сороки принесли на хвосте, что не один наведался.

— Ребенка укладывает, — кивнула мать на дверь в соседнюю комнату. — Может, и сама уснет, устала с дороги. А ребенку нездоровится…

— Ну, быстренько за стол, — пригласила мать. И к Васильевичу с горькой обидой: — Сколько не виделись, а Марко уже в дорогу. Нет того, чтобы погостить, чтоб я внучеком потешилась, чтоб он по зеленой травушке поползал.

— Работа, мама, работа, — сказал Марко, садясь за стол. И на вопрошающий взгляд любопытного ко всему Васильевича кивнул: — Засекреченная!

— Теперь много всяких секретов водится, — словно примирился с уклончивым ответом Васильевич. — А на секретной работе и люди секретные. Должно быть, ты секретный, раз так долго в село не пускали.

— Шофера зови к столу, — сказала мать. — Нужно покормить человека…

Шофер вошел в хату с выражением гордой скуки на сытом лице и, прежде чем сесть, белым батистовым платком вытер лавку. Щурился на голые углы, на бумажные цветы в дешевой ядовито-синей вазе из стекла, что стояла на телевизоре, на лежанку, застланную рядном домашнего тканья.

— Горик, пообедай с нами, — панибратским тоном обратился к нему засекреченный Марко.

— Почему бы не пообедать, Марк Юрьевич, — с подчеркнутым уважением произнес тот, одновременно раздражительно раздувая ноздри от кисловато-прелых запахов, устоявшихся в непроветриваемой хате.

— Мы с Гориком живем душа в душу, — похвалился сын. — Горик — золотого ума человек, даже командует мной.

— Командую, — засмеялся Горик. — Командую только в дороге — и то не всегда.

— Ну, — подкинул слово лукавый Васильевич. — Каждый должен командовать на своем посту. Коли я, к примеру, столяр в столярной мастерской, то я там командую, а не председатель сельсовета, потому что председатель сельсовета командует в сельсовете, где я не командую, так?.. Пусть в автобусе едут хоть сколько начальников, а командуют в автобусе не они, а шофер, правда? Шофер — великая сила на своем месте…

— Ваша правда, папаша, — не без высокомерия засмеялся Горик. — И нет такого, чтобы он был не великой силой!.. — И отодвинул стакан, в который Васильевич уже налил водки: — Нет, нет, такая большая сила, как я, за рулем не пьет.

Выпив и закусив, Марко зацвел лицом — таким блестящим и свежим, будто только что купленный в магазине кумач для праздника.

— Мама Мотря! — летал голосом по хате. — Ни перед кем так не виноват, как перед тобой. Но ведь работа у меня хоть и славная, перспективная, но такая, что ухватила за горло — и держит.

Марко зажал горло растопыренными пальцами, вытаращил глаза, в которых застыла серо-небесная хмурость, показывая, что работа и вправду держит насмерть.

— Хоть бы один отпуск провел дома, как люди. А когда женился, разве пригласил на свадьбу? Собрались самые близкие друзья — да и обкрутились с Надей. И невестку не привез раньше показать, потому что все некогда. А разве сейчас собрались к вам по-людски? Где там по-людски, коли нет времени! Вы уж простите, мама Мотря, за такой приезд.

— Спасибо, сынок, спасибо, что навестил, — почтительно поджала обескровленные губы Мотря Варняга, искренне обрадованная гостям.

— Не за что благодарить, — казнил сам себя сын, и голос его звенел странными вскриками чайки. — Разве и сегодня к вам приехал по-людски? Нет, летел в командировку, все на свете забыв. Так вот Горик — голова у меня, не каждый имеет такую голову, как мой шофер. Ну, он у нас с Надей как родной в семье — все знает. Вот он и посоветовал. Прихвати, говорит, Надю с ребенком да заскочи хоть на день к матери, покажи Надю с ребенком своей матери. А как гнал машину, чтоб выкроить лишний час, чтобы заскочить в село… Прости, мама, даже в магазин за гостинцами не попали, в такой горячке приходится…

— Сам — дорогой гостинец, — верила и не верила быстрая в движениях хозяйка, которая, казалось, должна была бы сидеть за столом, а не метаться то за тем, то за этим.

В соседней комнате послышался писк младенца, наконец-то проснувшегося. Марко, молодой отец, вскочил, но шофер властно положил ладонь на его плечо:

— Вы, Марк Юрьевич, с родней поговорите пока, времени у нас с комариный нос, а я уже там похлопочу.

И, неловко зацепив ногой косолапый стул, исчез в соседней комнате.

— Горик — редкостной души человек, он ребенку и за няньку, и за сиделку, и за игрушку… Ну, ясно, потому что у Горика и сердце доброе, и время есть, а что ребенку от моего доброго сердца, если я по неделям дома не ночую.

— Повезло тебе, — заметил Васильевич. — Теперь среди молодых на такого не попадешь, чтоб ему чужое стало роднее своего.

— Да и старые уже переводятся, — ввернула Мотря. — А Горик свою семью завел?

— Чтоб такой, как Горик, и не завел! Еще заведет! Девчата сами виснут на шею, а он с ними строгий и разборчивый, чтоб не обжечься.