Родной ребенок. Такие разные братья

— О платьях, например, — вставил Радж и рассмеялся, заметив как ее охватывает бешенство. — Ладно, не сердись, мы уже приехали.

Он припарковал машину у высокого здания с белым сияющим на солнце куполом — городского планетария, подаренного Калькутте мультимиллионером Бирлой. Они вошли в дохнувший прохладой полумрак зала, и Джанеки вдруг почувствовала себя счастливой оттого, что попала сюда, пусть даже против своей воли. Увидеть звезды днем — есть в этом что-то таинственное и привлекательное, так созвучное с теперешним состоянием ее души, с переживаниями, которые открыла ей внезапная и сразу покорившая всю ее душу любовь.

Затаив дыхание, Джанеки поднималась по мраморной лестнице. Она испытывала почти детское волнение, как в лучшие минуты ожидания праздника. Радж, похоже, заметил это и, не говоря ничего, взял ее руку. Они шли смотреть ночное небо Калькутты, как идут в храм, чтобы там дать друг другу клятву любви на вечные времена.

Они уселись в темноте рядом, и небесный свод засиял над ними кротко мерцающими звездами. По залу проносился прохладный ветерок, тонкий луч света, как указка, скользил по небу, и голос диктора из динамика монотонно пояснял, какое созвездие луч сейчас выхватил.

Раджу казалось, что черный зонтик с золотыми блестками укрыл их с Джанеки от всего мира, спрятал от реальности и дал им наконец шанс, вырвавшись из хитросплетения опутывающих людей условностей — каст, состояния, положения в обществе, — стать самими собой — прекрасными и счастливыми принцем и принцессой, для которых не существует ничего, кроме прекрасной сказки со счастливым концом.

Как чудесно очутиться здесь, под причудливым узором созвездий, сулящих удачу и благополучие, — разве может быть по-другому в эти прекрасные мгновения, когда ее узкая ладонь лежит в его руке? Он так счастлив, что способен дотянуться до самого яркого украшения этого неба, чтобы подарить его Джанеки вместо алмазов и изумрудов, жалких даров тех, кто никогда не испытывал того, что творилось сейчас с ними обоими. И эта музыка, льющаяся непонятно откуда, может быть, от самих звезд!!!

Все так же держась за руки, они вышли из зала, когда сеанс окончился и зрителей попросили освободить планетарий. Сколько времени продолжалось чудо, они не знали, им казалось, что оно длилось часы или… несколько мгновений. Джанеки села на скамейку под обещавшим тень деревом и подняла глаза к небу. Солнце сияло ей с высоты, но не могло уже обмануть. Теперь девушка знала, что у этого бледного, выжженного неба есть скрытая, недоступная пустому взгляду суть, великая глубина, таящая множество миров.

Кто же может их взвесить, сосчитать, измерить?
И как велик должен быть этот счет, —

зашептала Джанеки слова утренней молитвы.

Как воспеть красоту создателя и силу?
Какой мере равна его щедрость?
Он изрек слово — и возникло все сущее,
И возникла природа и тысячи ее рек.
И как описать это диво природу?
продолжил за нее Радж.

Сердца обоих были полны благодарностью Богу за разлитую во всем, что их окружало, красоту, за дарованную радость жизни, но главное, за что они славили его сегодня, — за то, что он послал каждому из них другого — именно затем, чтобы одним удивительным днем они вдруг ощутили высокий смысл его творенья.

Глава двадцать третья

Адвокату с утра нездоровилось. «Все, думал он, — завтра обязательно заеду к врачу, пусть проделывает надо мной все свои штучки, за которые я плачу ему бешеные деньги. Желудок — слишком опасный орган, чтобы пренебрегать болями в нем. А все нервы, постоянное ожидание неприятностей, непрерывные волнения из-за рассматривающихся в суде дел, вся эта возня со скрягами-клиентами, которые надеются, что за рупию я сделаю из них перед лицом закона святых мучеников».

Приступы случались с адвокатом нередко, и каждый раз он давал себе слово обратиться к врачу. Но при одной мысли о докторе и его советах: не есть жирного, не курить, не пить и поддерживать щадящий режим — ему делалось так тоскливо, что даже боль не казалась худшим выходом.

Что останется приятного в его жизни, если он вычеркнет из нее все удовольствия? Ради чего тогда было зарабатывать деньги, унижаться, выслуживаться, совершать такое, о чем даже вспоминать страшно? Он мог бы вести такое «диетическое», «постное» существование в своем доме в Ховре и быть бедным, но честным юристом, ни в чем противозаконном не замешанным, другом нищих, защитником сирот, покровителем беспомощных. Зарплаты государственного служащего как раз хватило бы на ежедневную порцию вареных овощей, а гонораров при таком контингенте подзащитных у него просто не было бы.