Родом из шестидесятых

Хорошо литератору, лежа на диване в стороне, переключать свое личное в типы эпохи, а эпохи – в типы эпох. Но если ты попал в мясорубку конкретного Дела в тоталитарной системе, да еще чувствуешь ответственность за свой участок в нем, когда надо дисциплинировать, где интриги бездельников, безответственных эстетов, и надо тащить Дело, а эффективности нет, и надо набивать шишки, вслепую набирая опыт. А по вечерам мучительно оттаивать, возвращая себя в нормальное состояние, чтобы завтра пасть снова.

Вот такими эстетами мы и были, не отвечая ни за что, ибо ощущали бессмысленность дела. Да и кто-то свыше, руководивший Делом, тоже не отвечал за него, приспосабливая лишь к своему спокойствию.

Безответственны были мои сослуживцы в министерстве, мои приятели, собирающиеся в редакции "Книжного обозрения", да и вся страна. И только такие, как наш шеф, создатель системы контроля товаров по всей стране, или тянущие воз секретари райкомов, председатели колхозов – были главными работягами, а аристократами – все безответственные, вплоть до люмпенов.

25

Прохоровна, оглядываясь, шептала:

– Не усидишь ты здесь, Веничка.

Кадровик, гремя дверцами железного сейфа, сказал заботливо:

– Мы тут подумали. Шеф хочет послать тебя в длительную командировку.

– Нашли выход?

– Что ты! – засуетился кадровик. – Выбили тебе, по разнарядке Минвнешторга, длительную командировку в Штаты. Благодари меня. Жалко мне тебя.

Меня с семьей оформили в командировку в США, в закупочную комиссию в Нью-Йорке. Я уехал первым в ожидании, пока семья вскоре присоединится.

Ночное небо над Нью-Йорком было озарено красным светом, как на другой планете. Но мне было не до новой планеты. Вслед я получил письмо о новом обострении болезни дочери. Рак крови – что-то черное и неумолимое. Так вот откуда ее состояние беспокойства и беспричинного срыва настроений. Откуда взялась эта напасть? В чьих генах она таилась, Кати или моих? Как я позже узнал, жене сказали в больнице, что жить Свете сталось два месяца.

Я встретил жену в аэропорту Кеннеди полуживую. Что она пережила, лежа рядом у изголовья умирающей дочери, я страшился спросить. Только сказала:

– Волосики у нее… вылезли. Кричала: "Мама, зачем ты меня родила!"

И добавила:

– А перед смертью тихо произнесла: «Да, да…» Словно все поняла.

Я не мог слушать, Катя поняла, и замолчала тоже. И годы не сможем говорить о нашей унесенной Свете, пока нас не станет.

Бессильный помочь жене, я приободрял ее, как умел, стихами:

Твое горе железными крыльями
Аж на гребень планеты заброшено.
Боль над мировыми обрывами
Вдруг тебя отвлекла, огорошила.
Но и там – неустойчивой дымкой
Ты живешь, как зайчик пестрит.
Пусть гудит напряжение века,
Чтобы в горе снова не жить!
Пусть останется трепет над бездной
Жизни той великой всегда,
Пусть утонет, как старые беды,
На дороге людей – та беда.

26

Во мне снова возникло странное унижение, когда, после командировки, входил в здание министерства, где провел столько времени. Министра, который, якобы, симпатизировал моему вольнодумству, сместили, и я подозревал, что мое положение стало неясным.

На проходной охрана неожиданно отобрала удостоверение. Сказали, что я уволен, попал под сокращение. Я позвонил, взяла трубку Прохоровна, фальшиво обрадовалась.

Миновал огромный коридор с высоченным потолком. Ужасные крашенные зеленоватой краской, пупырышками стены коридоров, комнаты, которые знал наизусть. Где сидел и ходил, принимал своих и незнакомых деловых людей. Проходили мимо знакомые.

– Как ты?

И уходили, чужие.

Прохоровна как-то странно суетилась. Я был для нее уже отрезанный ломоть.

– Жалко мне тебя. Но что поделаешь – большое сокращение штатов.

Я ощущал то же унижение.

– Как вы, без меня?

– Стареем. Муж еще ловкий. На даче ходит не через калитку, а махает через забор. Зацепится, вот так рукой, и махнет, клок оставит, и дальше. А посуду моет – смех. Как жонглер – на полку кидает. Не бьется? Что ты, еще как. Или – вдруг сдернет со стола клеенку, а приборы – на месте. Родственники – глаза на лоб.

Она, наверно, теперь успокоилась, полюбила низенького невзрачного мужа.

– А как сын?

Она махнула рукой.

– Ничего у него не вышло. Клерком, на маленькую зарплату. Живет в собственном мире, лежит. "Что лежишь?" "Думаю. Ни о чем". Да, делала за него уроки, чертила, иначе сидел бы по ночам, недосыпал. Выхода не было. Думала, у него с мозгами не то.

– А как остальные?

– Шефа сняли "в связи с недоверием". Понадобилось место для кого-то. Лариса стала секретарем в Верховном совете. Далеко пошла, девочка!.. Лида уволилась, куда-то пропала.

Я ушел, навсегда. Была без радости любовь, разлука будет без печали.

***