Родословная большевизма

Санкюлоты привозят из Воклюз в Париж «отвратительные кости будто бы святого, которому обманщики-монахи заставляли поклоняться как богу дождя». В Пиоленк «святые из золота и серебра охотно отправились на монетный двор». В Сейсель «деревянные и гипсовые святые испытали на себе, как руки санкюлотов уничтожают все аристократии одновременно». Депутаты от города Невер приносят в Конвент «большой золотой крест, жезлы, митры, святых и 17 сундуков с посудой и другими серебряными предметами».

«Очищенные» церкви превращали в храмы Разума, храмы Революции, школы, склады, в одном месте даже в жандармское присутствие! Лучшего символа насильственной революции не придумаешь: где была церковь — жандармское присутствие.

10 ноября в Соборе Парижской Богоматери устраивают — в присутствии депутатов Конвента — праздник Свободы. Свободу изображает молодая красивая актриса. Собор посвящается Разуму и Свободе. В конце месяца уже все парижские церкви посвящены Разуму. Будущий герцог Отранский Фуше предлагает ставить на кладбищах вместо крестов статуи Сна.

Но тут справедливость требует напомнить: сам Робеспьер не одобрял безобразий, творимых воинствующими атеистами. Он опасался: они пробудят, как в Вандее, «фанатизм», ведь народ в большинстве остался верующим. Но Робеспьер шёл дальше, он считал, что народ и должен оставаться верующим. «Атеизм — дело аристократов; наоборот, идея великого Существа, которое охраняет угнетенную невинность и карает торжествующее злодейство, — народна».

В Конвенте и у якобинцев Робеспьер неоднократно выступает в защиту свободы «культов». «Тот, кто хочет запретить священникам служить обедню, сам ещё больше фанатик, чем они».

Декрет, изданный 4 мая 1794 г., устанавливает новую государственную религию: «Народ французский признает бытие Всевышнего Существа и бессмертие души».

Через три дня выходит брошюра Робеспьера «О соотношениях между религиозными и нравственными идеями и республиканскими принципами и о национальных праздниках». Робеспьер в ней пишет: «Даже если бытие Бога и бессмертие души только мечтание, это всё равно самое прекрасное из всех мечтаний человеческого духа… тот, кто может ввести Божество в систему общественной жизни, в моих глазах великий гений, тот же, кто, ничем не заменяя Божество, думает только о том, как бы изгнать Его из сознания людей, мне представляется чудовищем глупости и развращённости».

Такие мысли не приходили в гениальные, но плоские умы Маркса и Ленина, ненавидевших «Боженьку». Такие мысли приходили скорее героям Достоевского, только, конечно, Иван Карамазов, например, высказывает их несравненно гениальнее и с несравнимо большей силой.

8 июня того же 1794 года в Париже устраивается первый праздник, посвященный Всевышнему Существу и Природе. Парижане, солдаты, девушки с цветами, депутаты Конвента с Робеспьером во главе торжественно шествуют по булыжной мостовой на Марсово поле. Там была сожжена статуя атеизма и Робеспьер произнес речь.

Мне возразят — ну, как же, сходство, значит, не такое уж полное: Робеспьер отвергает атеизм, а Маркс и Ленин воинствующие атеисты. Это верно. Энгельс даже назвал идею личного бессмертия глупой, и большевики государственного культа Всевышнего Существа не вводили. Но они из самого марксизма сделали своего рода государственную религию с культом живых и «захороненных» вождей и таким же, как у якобинцев, пантеоном героев и мучеников революции. Правда, марксова пантеистическая метафизика в отличие от деизма Робеспьера упразднила Бога совсем, зато обожествила материю, приписав ей атрибуты абсолютного бытия. Материя для правоверного марксиста — единственная, несотворимая и неуничтожимая, вечная и бесконечная субстанция мира, которая от века порождает из самой себя жизнь и сознание без помощи какой-либо посторонней, надмирной силы.

Человек с метафизическим воображением, какого у Маркса и Ленина не было, может спросить: не означает ли марксистское обетование полной победы освобожденного человека над миром, что в конце концов и смерть будет побеждена? В советской литературе, еще не так давно, по поводу прелюбопытной поэмы Ильи Сельвинского «Арктика» подымался даже разговор о личном бессмертии. Герой поэмы Корней Корнеевич выводит надежду воскресения души и тела из кибернетики! Каждый человек — особый строй электронов. Но вот человек умирает, и этот строй распадается. Навсегда ли, спрашивает Корней Корнеевич. И отвечает: нет, не навсегда.

Так значит я и ты, и все другие
Лишь электронный принцип, дорогие,
Он распадется в нас, и мы умрём,
Он где-нибудь, когда-нибудь сойдётся,
И «я» опять задышит, засмеётся
В беспамятном сознании своём.
Сквозь новый ген,
Спустя мильон столетий,
А может быть и через год,
Я снова появлюсь на этом свете.