Родовая земля

— С Богом, братушки! Будем молиться, чтобы вы только побеждали, — простецки изъяснялись другие.

Звучали духовые оркестры, порой произносились речи, проводились скорые молебны. Но особенно солдатам и офицерам нравилось целоваться с дамами, а потом, посмеиваясь, смаковать каждый такой случай:

— Ух, вонишша от неё, заразы смазливой, ан прия-а-атно: духи хранцузские всё никак!

— Духи, валенок ты жигаловский!..

В Новониколаевске Василию пожилой господин в шляпе и с коротко стриженной щеголеватой бородкой сунул в руку газету «Русское знамя», и Василий вяло, без интереса прочитал: «Нынешние дни надлежит считать временем могучего пробуждения национальной гордости и самосознания русского народа. Немец — это только повод. России пора освободиться от всякой иноземщины…» Василий не дочитал, отдал газету офицеру. Плотнее укутался в новую, неношеную шинель, когда паровоз, пронзительно свистнув и обдав людей паром, решительно дёрнул состав. Вагоны медленно, как бы крадучись покатились, скрипя ржавыми сцепками, звончато постукивая на стыках рельсов и уверенно разбегаясь. За городом дунуло в лицо Василия прелым запахом сырой, отдавшей урожай земли, и он чему-то своему улыбнулся посиневшими от студёного ветра губами. «Еду убивать?» — каменисто перекатывалась в голове мысль. О своей смерти он почему-то не думал.

31

Жизнь Елены Орловой тяжело и неохотно входила в новые, непривычные для неё рамки, которыми были дом и родные её мужа. С необъяснимой надеждой присматривалась она к сухопарому, неразговорчивому Семёну. И сердитое чувство волной поднималось в ней.

Семён с раннего утра и допоздна находился в разъездах по хозяйственным делам. То в поле пропадал, особенно в сенокосную и уборочную страду. То — на берёзовской мельнице, на которой зачастую из-за нерадивости и пьянства мельника, бывшего ссыльнопоселенца, Хомутова Ивана рвались ремни и даже однажды треснул жернов, отвалились лопасти на колесе. То заправлял на пасеке вместе с рачительным, вошедшим в долю кубанцем и, наконец-то, женившимся на солдатке Пахомом Стариковым. То скакал на пролётке в город, в котором на паях с тестем и ещё несколькими зажиточными погожскими и зимовеискими мужиками, артельщиками, рубил большие амбары — под китайские товары и местную снедь — рыбу, орехи, ягоду, зерно и овощи, подо всё, на что в последние годы поднимался спрос, даже со стороны столичных контор. Сена заготовили Орловы и Охотниковы столько, что можно было утроить стадо крупного рогатого скота, овец и лошадей. Семёну хотелось везде успеть, чтобы хозяйство разрасталось, упрочивалось, привлекало к себе купцов, интендантов, заготовителей и приказчиков с Ленских приисков.

Старый, болезненный, хотя всё ещё жилистый Иван Александрович от дел почти отошёл: видел и радовался, что братья Охотниковы стали надёжной подмогой для его единственного (трое других детей умерли в отрочестве, старший сын погиб на японской) сына. Все скопленные прижимистым, всю жизнь осторожничавшим стариком деньги были после свадьбы сразу переданы в единоличное пользование Семёна.

Иван Александрович, тайком, без свидетелей, передавая сыну деньги и золото, сказал, пристально всматриваясь в его глаза:

— Перевернулся, чё ли, свет Божий: не трудом праведным норовят люди заработать деньгу, а всё какими-то хитростями, изворотами да нахрапкой. Каких-то ахцинерных кумпаньев напридумывали, бирж понапекли. А банков всяких развелось!.. Да игорные дома, ресторации, притоны заполонили Расею… тьфу, пропастина! Ничё, сын, не пойму! Мозги, видать, засыхают. Но, Семён, одно крепко знаю: копейке должно прирастать к копейке. Рупь, глядишь, получится. Рупь к рублю — стольник засият в руках труженика. И пошло дальше, поехало. Копейка — вот костяк фарта. Но ею ишо надо уметь распорядиться, чтоб рупь удался. У меня — вышло, — приподнял он бровь, как бы улыбаясь измождённым лицом. — Тепере твой черёд. Но не копейку ты получашь, а сразу — капитал. Он могёт тебе голову вскружить, и — пропали твои дела. А могёт, насупротив, укоренить и возвеличить наше орловское семя. Бери, властвуй, — возвышенно и, сразу почувствовал он, несколько неестественно — словно бы вычитал из книги — сказал старик, но других слов всё же не знал, не находил при столь важном и поворотном шаге.

Отодвинул от себя замусоленные, ветхие свёртки с деньгами и холщёвые серые кульки с золотом, вышел из горницы и долго курил на завалинке с лицевой стороны своего большого бревенчатого дома, прижмуриваясь на алую бровь закатного окоёма и чему-то покачивая сивой головой.

Семён не все деньги вложил в дела — часть под стоящий процент определил в Русско-азиатский банк, считавшийся самым надёжным в Сибири. Жене он иной раз нашёптывал вечером в постели:

— Погодь, Ленча, маленько — развернусь. Как и обещал тебе — выбьемся в люди, загремит имя Орловых. Станешь барыней.

— Мне и в крестьянках неплохо, — отвечала Елена.

— Что ж, можно и в крестьянском сословии остаться. По нонешним временам смотрят не на сословие — на человека. Ежели что в голове имеется, так и в кармане заводится прибыток.