Родственники

- Вы простите меня, Григорий Алексеич, то ись, может статься, я и глупое слово сказал, оно, может, вам и неприятно, что я примешал ваши сердечные чувствия, но ведь шила в мешке не утаишь, батюшка, ей-богу. Мы, то ись все, не иначе понимаем вас, как женихом Натальи Николавны, и радуемся этому! Ежеминутно, так сказать, бога благодарим…

Григорий Алексеич кусал губы от нетерпения и досады.

- И сама барышня, - продолжал Петрович, - ономнясь приходит в девичью… и я тут случился, знаете… и говорит: ну, девушки, говорит, будет вам работа… приданое, говорит, мне шить…

- Она сказала это? - вскрикнул Григорий Алексеич, бледнея и дрожа всем телом. -

Ты лжешь!..

- Чего же вы, батюшка, гневаетесь-то? Убей меня бог. Вот тут и Палагея была, и

Аннушка, и Матрена, всё живые люди. Спросите у них, коли мне не верите.

Петрович клялся и божился, но Григорий Алексеич не слыхал уже ничего и не видал.

У Григорья Алексеича помутилось в глазах; он в отчаянье бросился на диван, потом вскочил и начал бегать из угла в угол, бормоча сквозь зубы несвязные и отрывистые фразы:

- Прекрасно!.. приданое… девкам поверять свои тайны… это в духе деревенской барышни!.. Как это мило!

Наташа вдруг потеряла для него свое высокое значение и превратилась в пустую, ничтожную девочку.

"И я допустил себя так глупо увлечься ею! - думал он, - и я мог вообразить, что она оторвалась от грязной и гадкой действительности, в которой родилась и выросла! Это сумасбродство, нелепость! Сергей Александрыч прав; он ничем не увлекается; он смотрит на вещи просто, положительно, и потому у него взгляд бывает часто яснее и вернее моего.

И может ли она любить, может ли она понимать любовь в ее святом, в ее высоком значении, когда она уж теперь начинает хлопотать о приданом и рассуждает об этом со своими девками? Ей просто хочется выйти замуж, женихов нет, а я, дурак, тут кстати подвернулся, - она и расплылась передо мною и начала сентиментальничать…"

Григорий Алексеич целый вечер дулся, не говорил с Наташей ни слова и едва отвечал на ее вопросы. Ночь провел он беспокойно, проснулся ранее обыкновенного и оделся наскоро, чтобы идти гулять. Он боялся встретить кого-нибудь, особенно Сергея

Александрыча, потому что чувствовал потребность быть один, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь заметил его страдания. Григорий Алексеич вышел на крыльцо. Утро было теплое, небо было подернуто тонкими и бледными облаками. Роса крупными матовыми каплями лежала на листках бузинных кустов, разросшихся на дворе у самого дома; луг перед домом только что был скошен, и воздух напитан запахом травы… На крыльце, прислонясь к колонне, стояла Наташа; глаза ее были красны, и веки распухли.

Григорий Алексеич увидел ее и хотел вернуться назад, но уже было поздно.

Наташа обернулась к нему. Григорий Алексеич сухо поклонился ей, остановился в раздумье и не знал, что делать. Встреча была с обеих сторон неожиданна. Ни Григорий

Алексеич, ни Наташа несколько минут не знали, что сказать друг другу.

- Какое прекрасное утро, - произнесла наконец Наташа в замешательстве.

- Да, - отвечал Григорий Алексеич рассеянно и не глядя на нее.

- Отчего вы так рано встали сегодня? - спросила она.

Григорий Алексеич не отвечал ни слова. Наташа повторила свой вопрос.

- И вы, кажется, встали сегодня раньше обыкновенного? - сказал он раздражительно. - Я, признаюсь, не ожидал вас встретить здесь… Вы, верно, чем-нибудь озабочены, какими-нибудь хлопотами по хозяйству?.. Это делает вам честь. Заниматься хозяйством очень полезно, полезнее даже, чем читать.

- Что это значит? Что это за тон? - спросила она. - Объясните мне, что это значит?

Вы так изменились со вчерашнего дня. Я не понимаю вас…

- Вы меня не понимаете?.. - возразил Григорий Алексеич с ядовитою улыбкою, - может быть!

Но в эту минуту он взглянул на Наташу. Ее расстроенный вид, ее распухшие от слез глаза, ее бледность - все это вдруг поразило его.

"Какое же, однако, я имею право оскорблять ее?.. - подумал он. - К тому же верить словам глупого лакея… Может быть, все это было не так. Он переврал". Григорий

Алексеич вдруг бросился к Наташе с чувством.

- Простите меня, - сказал он, - не слушайте меня, я сам не знаю, что говорю! я болен. - И он в отчаянии судорожно ломал свои руки, как нервическая женщина.

- Что с вами? - спросила она, взяв его руку и глядя на него с участием.

Григорий Алексеич не только успокоился совершенно, но ему показалось, что в ее невольном движении выразилась вся сила, вся беспредельность ее любви к нему.

Весь этот и следующий день он был необыкновенно доволен и весел. Может быть, довольствие это продолжалось бы и долее, если бы не Петруша. Петруша давно искал удобного случая сблизиться с Григорьем Алексеичем и серьезно поговорить с ним о

Наташе, о самом себе и о человечестве, которое сильно его тревожило. И когда случай этот, по мнению Петруши, представился, - он передал весь разговор свой с сестрою.

- Так она вам призналась, что любит меня? вам? - возразил Григорий Алексеич, выслушав его и с некоторою злостью измеряя его с ног до головы.

- Да, - отвечал Петруша гордо и торжественно.