После их ухода вошла одна из сестер и увидела меня один на один со своею бедою (у меня была отдельная палата). Сестра была высокой, строгой на вид женщиной лет пятидесяти. Черты ее лица я не мог четко различить. Она взяла мою руку и безмолвно стояла рядом со мной. Затем встала на колени около кровати и на ломаном английском языке сказала: "Я останусь с вами. Нам будет спокойно. Вам по-своему, мне - по-своему".
Могу ли я забыть чудо такого понимания? Спина расслабилась и перестала меня мучить, судороги прекратились, подернутый пеленой глаз, казалось, стал более зорким. Перед тем, как впервые за многие недели погрузиться в глубокий сон, я увидел склоненную голову сестры милосердия - она тоже стремилась к покою.
В конце концов, мне стало лучше, и врачи сочли возможным отправить меня, похудевшего почти на 25 килограммов, домой в Англию для дальнейшего восстановления. Не желая оставаться калекой на всю оставшуюся жизнь, я строго следовал их предписаниям, стараясь восстановить чувствительность в ногах. День за днем, неделю за неделей, я упорно разрабатывал мои беспомощные конечности, пока, наконец, не начала возвращаться координация.
Вскоре после полного восстановления из-за острой нехватки докторов на фронте меня вновь призвали в действующую армию. В этот раз меня приписали к кавалерии Одной из мыслей, приходивших мне в минуты затишья была мысль о реакции людей, окружавших меня, на опасность. Свои размышления я описывал в длинных письмах домой.
Я не буду лгать, что люблю снаряды, не буду вставать в позу человека, бесстрашно встречающего огонь. Я достаточно хорошо знаю, насколько мне это противно. Но мне интересно наблюдать борьбу между телом и разумом. Следуя инстинкту, я должен бежать, прятаться, хотя снаряда поблизости и нет. Но это не всегда так. Я более или менее загнал свой инстинкт под контроль. Идет борьба за то, чтобы остаться на месте и бинтовать раненого, не вскакивать и прыгать в сторону, а продолжать разговаривать, есть, писать.
Люди путают слова "бесстрашный" и "отважный", "героический" и "храбрый". Бесстрашный человек не может быть отважным. У него нет физического страха (такие люди встречаются). Его тело не борется с разумом. Он может быть героем, храбрецом, но никогда отважным. Отважный человек - это тот, который боится. Знаю, это звучит парадоксально. Человек, у которого от страха перехватывает дыхание, трясутся ноги, голос дрожит, а в глотке застревает предсмертный крик, человек, на которого прицельно направлен каждый снаряд, но который все равно заставляет свои ноги двигаться вперед, человек, который видит людей, падающих - мертвых и раненых, но который выдавливает сквозь зубы слова поддержки и ведет за собой передовые ряды - он и есть настоящий человек.
Именно такой человек, как мне кажется, и достоин славы. Он настоящий борец, дерущийся, как никто другой, потому что, когда нужно, оковы страха слабеют и физическое напряжение пропадает.
Нет особой заслуги в том, что ты бесстрашен. Это дар. Быть же отважным - это более, чем достойно. Если бы я заслужил почести или смерти, я не хочу, чтобы про меня сказали: "Он бесстрашно выполнял свой долг." Это не похвала! Это умаление достоинства человека, выполнившего свой долг. Пусть про меня скажут: "Он боялся, но сделал, потому что это был его долг." Вот заслуженная честь.
Боюсь, я еще не достоин ее, потому что еще не прошел через те суровые испытания, через которые прошли многие. Я не отважен, и это касается не только войны. И в обычном окружении достаточно много вещей, которые вызывают подобные конфликты...
Но на поле сражений я получил значительно больше, чем просто наблюдения за собой и другими. Именно в это время я стал свидетелем того, как несколько женщин рожали самым естественным и безболезненным образом. Но я видел и таких, которые ужасно страдали, для кого рождение собственного ребенка осталось самым страшным воспоминанием. И я пытался понять, что именно становилось причиной такого различия. Я узнал гораздо больше, чем узнал бы из акушерской практики, останься я в безопасной Англии.
Молодая женщина, по какой-то случайности оставшаяся в окопе, попросила привести к ней доктора. Солдаты привели ее ко мне, так как было очевидно, что она на последнем месяце беременности. Я отгородил часть блиндажа мешками и положил ее на носилки. По другую сторону импровизированной ширмы санитары Продолжали бинтовать раненых. Я осмотрел женщину и обнаружил, что роды уже давно начались. Казалось, она не чувствовала никакого дискомфорта. Вскоре появился ребенок, и все было в порядке. Создавалось такое впечатление, что новоявленную мать совершенно не волнует грохот канонады вокруг. Она села, засмеялась и сразу же взяла ребенка на руки.