Рога

— Для большинства людей это просто ланч, — сказал Ли, прищурившись на солнце. — Для тебя это новый шанс погибнуть. Ты, пожалуй, самый склонный к смерти человек, какого я знаю.

— Меня труднее прикончить, чем могло бы показаться, — сказал Иг. — Я вроде таракана.

— Мне нравятся АС/DC, — сменил тему Ли. — Если ты собрался кого-нибудь пристрелить, лучше всего это сделать, слушая их.

— А как насчет Битлов? Тебе хочется пристрелить кого-нибудь, слушая их?

Ли серьезно задумался, а затем сказал.

— Себя.

Иг снова рассмеялся. Тайна Ли состояла в том, что он никогда не старался никого рассмешить, даже, похоже, никогда не знал, что говорит что-то смешное. В нем ощущался некий сдерживающий фактор, некая аура неколебимого спокойствия, напоминавшая Игу какого-нибудь тайного агента в кино, который обезвреживает боеголовку — или ее программирует. Иногда Ли бывал настолько отстранен — он никогда не смеялся ни над своими шутками, ни над Иговыми, — что почти казался инопланетным ученым, прилетевшим на Землю для изучения человеческих эмоций. Вроде Морка.[16]

Смеясь, Иг в то же самое время был расстроен. Не любить «Битлз» было почти так же плохо, как не знать их совсем.

Ли заметил его озабоченность и сказал;

— Я верну их тебе. Пусть лучше они будут у тебя.

— Нет, — твердо возразил Иг. — Послушай их еще. Может, найдешь что-нибудь, что тебе нравится.

— А мне кое-что уже понравилось, — сказал Ли, но Иг знал, что он врет. — Там была одна штука… — Его голос затих, предоставив Игу догадываться, о какой из шести, пожалуй, десятков песен идет речь.

— «Счастье — это теплый пистолет»? — предположил Иг.

Ли уставил на него указательный палец, взвел большой палец и пристрелил его.

— А как насчет джаза? Он-то тебе хоть немного нравится?

— Ну, вроде как. Не знаю. Я не могу толком слушать джазовые штуки.

— Что ты имеешь в виду?

— Я включаю джаз — и все время забываю, что он играет. Он словно музыка в супермаркете.

Иг зябко поежился.

— Так, значит, когда вырастешь, ты станешь наемным киллером?

— Почему?

— Потому что ты любишь только такую музыку, под которую можно убивать людей.

— Нет, она просто должна выстраивать сцену. Разве не в этом весь смысл любой музыки? Она вроде фона ко всему, что мы делаем.

Иг не собирался спорить с Ли, но слушать такие невежественные рассуждения было для него мучительно.

Оставалось только надеяться, что со временем, при терпеливой помощи Ига, Ли узнает правду про музыку, что она — третий рельс жизни. Ты хватаешься за нее, чтобы выбить себя из тусклого течения времени, чтобы что-нибудь ощутить, чтобы обжечь себя всеми эмоциями, которых никогда не испытаешь в будничной жизни, где школа, телевизор и загрузка после еды посудомоечной машины. Если верна догадка Ига, то, вырастая в трейлерном поселке, Ли пропустил массу хороших вещей. Чтобы все наверстать, ему потребуются годы.

— Так что же ты будешь делать, когда вырастешь? — спросил Иг.

Ли затолкал в рот остатки сэндвича и глухо пробубнил;

— Я хочу быть конгрессменом.

— Правда? И что ты будешь там, в Конгрессе, делать?

— Я бы хотел написать закон, говорящий, что безответственных наркоманок нужно стерилизовать, чтобы эти суки не рожали детей, о которых не могут потом заботиться, — сказал Ли без всякого жара.

Иг снова задался вопросом, почему он никогда не говорит о своей матери.

Рука Ли машинально скользнула к крестику, висевшему у него на шее чуть повыше ключиц. Через мгновение он сказал;

— Я тут думал о ней. О нашей девочке из церкви.

— Да уж конечно, — сказал Иг, стараясь говорить шутливо, но даже ему показалось, что вышло как-то резко и раздраженно.

Ли вроде бы ничего не заметил. Он смотрел куда-то в пространство.

— Зуб даю, она нездешняя. Я никогда не видел ее прежде в церкви. Наверное, она кого-нибудь здесь навещала. Можно поспорить, что мы никогда ее больше тут не увидим. — Он помолчал, а потом добавил: — Та, которая от нас ушла.

Это было сказано не мелодраматически, а с некоторым даже юмором.

Правда застряла у Ига в горле, как кусок сэндвича, который не удается проглотить. Правда была здесь, на кончике языка — к воскресенью она вернется, — но он не мог ее сказать. Но он не мог и соврать, не хватало для этого духу. Он был самый неумелый лгун из всех ему известных.

Вместо этого он сказал:

— Ты починил крестик.

Ли даже не опустил глаза, а лениво подхватил рукой крестик, продолжая смотреть на пятна света, пляшущие по поверхности бассейна.