Рой

Заварзин поджидал заготовителя, когда на пасеку к нему подъехал веселый и полупьяный Барма.

После каждой сдачи меда Барма объезжал пасеки, раздавая какие-нибудь подарки, хвастался и куражился. Жена Бармы в худые стремянские времена нарожала семерых детей, вырастила, быстро состарилась и пострашнела. Однако лет шесть назад, когда свалилась на Стремянку медовая благодать, родила еще одного, мальчишку — забаву на старость. И тогда же по необходимости научилась управлять машиной, но стеснялась этого, словно ее заставляли воровать.

Вот и сейчас за рулем въехавшей во двор «Волги» сидела жена Бармы.

В это время из избы вышел Артюша и сразу к Барме:

— Георгий Семеныч, а ты мне ружье сулил подарить!

— Ружье? Тась-Тась, дай ружье! — он выхватил из машины одностволку. — Вот ружье! Получай!

Артюша схватил ружье, обнял его, прижался щекой к стволу, но, глянув на Заварзина, побежал прятать.

— Зачем? — укоризненно спросил Заварзин.

— Я боек, боек-то вытащил! — засмеялся Барма. — Пускай поиграет. Слышь, Тимофеич, а я пасеку-то свою продал. Продал!

— Кому же? — изумился Василий Тимофеевич.

— Дак Витька Ревякин взял! Уж задаток получил. Весной и пасеку заберет… Поехали, Тимофеич, это дело обмыть надо!

Заварзин насилу отказался. Проводив Барму, он на всякий случай проверил подаренное Артюше ружье: бойка в гнезде не было. В тот же день после обеда и явился к Заварзину Витька Ревякин.

Разговор завел с ходу, без лишних слов, будто спешил куда-то:

— Я слышал, ты пасеку продаешь? У Бармы уже сторговал и твою могу купить.

— Чего же ты с ними делать будешь? — засмеялся Василий Тимофеевич. — С тремя-то?

— Ничего, я управлюсь, — заверил Ревякин. — Так что давай, сейчас сговоримся, а весной я ее заберу и деньги отдам.

— Мне не весной, сейчас надо…

— Кто же осенью пасеки продает? — укорил Ревякин. — Кота в мешке… Они за зиму наполовину передохнут, а я деньги выброшу… Задаток могу дать, четверть цены. С Бармой так договорились.

— Понимаешь, я уезжать надумал, — признался Заварзин. — Нынче и отчалить хочу. Кто за ними зимой смотреть будет?

— А я только весной могу, — посожалел Ревякин, — И Артюшку бы твоего к себе взял. Не обидел…

— Ладно, — согласился Заварзин. — У сыновей спрошу, и забирай. Сколько перезимуют, за столько и заплатишь.

Артюша тем временем спрятал ружье и стал обтачивать пуговицу, срезанную со своего кителя. Наждачный круг бил, пуговица вылетала из рук однако Артюша срезал новую и точил.

— Батя-а! — окликнул он. — А обточенной пуговкой оборотня возьмет или нет?

— Возьмет, — заверил Василий Тимофеевич. — Если хорошо попадешь — возьмет…

Спустя неделю после первого зазимка пришло письмо от Сергея. Заварзин прочитал письмо и сел на лавочку возле почтового ящика. Он не поверил написанному. Вернее, поверить-то поверил, но еще не мог согласиться с мыслью, что прежней российской Стремянки давно нет. Сергей написал в тот же день, как вернулся из Кировской области. Писал о том, как ходил на речку Пижму, что увидел, что пережил, и пережитое им сейчас переживал Заварзин. Он словно увидел сам, что на месте его вятской прародины есть только свежевспаханное поле красной земли с бурыми пятнами, где стояли стремянские дворы. Увидел длинную, печальную и грязную дорогу, мокрую гречишную солому, которая не горит, а лишь дымит едким, желтым дымом, и у него заболело сердце.

Заварзин посидел на скамеечке, еще раз прочитал письмо и, засунув холодную руку под рубаху, к сердцу, долго и бесцельно бродил по двору. Выходит, не только себя обманул, но и старца Алешку, и Вежина, которому обещал уехать. Теперь ведь надо оставаться! Оставаться и начинать все сначала… И это бы ладно. Как же теперь жить-то? Столько людей и столько поколений жили в Сибири надеждой, что можно в любой момент вернуться! Даже не тем, что можно, а что есть куда!

А сейчас нет ничего. Возвращаться некуда. Не на голое же поле, не на пустой холодный берег?