Рояль под елкой

— Из разряда дурных. Каждый человек имеет свои дурные привычки. И на солнце бывают пятна! Ты, например, склонна видеть во всех только хорошее. Сразу авансом — исключительно хорошее. И с моей точки зрения, это очень опасная дурная привычка. Курила бы ты лучше в комнате, что ли.

— Ты злая.

— Ага, — кивнула Лера, — я знаю. Так вот — то была не любовь, позволь мне судить об этом. Спиши на юношеский максимализм и дерзость суждений. Просто жила-была семья: мама-папа-дочка. Обычная, в общем, семья. Ну со своими, конечно, тараканами: папа — супер-пупер музыкант, и мама старше папы на пятнадцать лет, но дело-то не в этом. Жили ведь, любили друг друга, по крайней мере, друг о друге заботились. И вот на тебе: нарисовалась другая женщина — ничего особенного … Нет, если бы это была Клеопатра или там богиня Гера, я бы могла понять, но это была обычная женщина, какая-то там тетя-массажист, блондиночка с длинным лицом, короче говоря, псевдороковая женщина. Что и обидно. И эта тетя-массажист увела пианиста, как телка, в свое стойло. Как-то странно даже: культурный мужчина, так одарен в музыке, а в женщинах совсем не разбирается.

— Лера, перестань! — Ева прикрикнула, что случалось отнюдь не часто. — Нет у нас права судить и навешивать ярлыки! Откуда тебе знать о том, что она за женщина!

— От верблюда! Мне достаточно было видеть, как она поступила с папашей при разводе! Ведь он все отдал этой твари, а мы?

Ева покачала головой (мол, не о том ты, дочь, думаешь, отдал и отдал), а вслух произнесла:

— Тебе ли жаловаться? Он для нас никогда денег не жалел. И квартиру купил, и машину тебе подарил, на что обижаться?

— Откупился, можно сказать!

— Ну зачем же так? Почему не посмотреть на это с иной точки зрения? Искренне заботится о тебе, любит.

— Вот твоя «искренняя точка зрения» и довела тебя до… — Лера запнулась.

— До чего? — спокойно спросила Ева.

— До того, что встречаешь Новый год в одиночестве! До того, что смотришь, как собака, на телефон — вдруг он позвонит, вспомнит про тебя и, может быть, даже позовет! А я не могу понять, почему ты ему все простила, почему ты его ждешь? Что он тебе хорошего-то сделал?

Ева усмехнулась:

— Да у меня все, что было и есть хорошего, связано с ним. Например, ты!

— Тоже мне подвиг! Ребенка тебе любой мог заделать!

— Мог, — кивнула Ева. — Но мне хотелось, чтобы заделал не любой. А умный, тонкий, редкий… В идеале гениальный. Как Дымов. Потому и получился лучший в мире ребенок.

— И что в итоге? В сухом остатке? Новый год в одиночестве? Сидишь тут одна под елкой? А твой гениальный отец твоего лучшего в мире ребенка там где-то, неизвестно с кем…

Ева сама не заметила, как сорвалась на крик.

— Ну и что? Мне не повезло? Да, может быть, хотя это спорный вопрос. В любом случае, это не повод создавать вокруг моих проблем целую философию, основанную на корысти и голом расчете! Все эти твои ужасные, невыносимо пошлые рассуждения о том, что надо суметь продаться подороже, и прочая гадость! Я не хочу быть примером в твоей коллекции доказательств! Считаешь меня несчастной неудачницей? Так стань счастливой! И за меня тоже! А что я жду его звонка… Да, жду, ты права. Этого мне никто запретить не может. Даже я сама себе не могу запретить!

— Успокойся, ему не до тебя! Это жестоко, но кто тебе еще скажет правду? Он сейчас с какой-нибудь пассией к Новому году готовится…

Ева сникла, как от удара, и Лера задохнулась от боли — ей стало безумно жаль мать.

Сколько себя помнит, она всегда переживала за Еву; еще подростком девочка поняла, что во многих житейских вопросах она куда практичнее своей Евы и вообще имеет больший запас прочности.

Ева у нее очень хрупкая и ранимая, вечно витает где-то в облаках, и Лере хотелось защитить мать от этого мира.

Еще в детстве она с болью замечала, как на Еве все ездят. То знакомая позвонит, попросит с больным ребенком посидеть, пока та сходит в театр, то какая-нибудь очередная тетка займет полтинник и не отдаст, то на рынке обязательно самые гнилые фрукты подсунут. А Ева то ли гордая, то ли не понимает ничего, берет!

Лера все видит, все понимает, сочувствует матери и любит ее такой, какая она есть. Да, иногда она позволяет себе быть грубой. Усталость, плохое настроение, у Леры, тем более, характер тяжелый, бывает, если не в духе, так цыкнет на мать, что ого-го! Но упаси боже, если кто-то чужой на Еву пасть откроет. Тут Лера готова за мать глотку перегрызть.

Как-то соседка докопалась до Евы, пришла разбираться, мол, с какой стати та пропустила свою очередь мыть полы в парадном. Напомнила бы, и дело с концом, так ведь нет, начала Еву натурально распекать, мол, как вы можете теперь людям в глаза смотреть, а еще интеллигентов из себя корчите!

А Лера как раз боксом занималась, лупила свою грушу. Тут она от груши отвлеклась, заинтересовавшись ходом беседы. Долго, минут пять слушала интеллигентские уверения Евы: «Вы не подумайте плохого, и в мыслях не было умышленно пропустить свою очередь, да я сегодня же непременно…» Ну прямо бабушка-графинюшка!