Рок-н-ролл под Кремлем

В 72-м число москвичей составляло около 7 миллионов. Из них 45 процентов мужского пола – это 3 миллиона 350 тысяч человек. Где-то миллиона полтора-два, если брать по-грубому – мужчины старше 30-ти, рожденные в предвоенные и военные годы. Имя Николай на тот период не было самым популярным, всего девятое место в списке употребляемости (потому что патриотичный советский народ любил своих героев, а Невский был все-таки Александром, Донской – Дмитрием, а Сусанин – Иваном), – откуда логично вытекает, что не более двухсот тысяч москвичей в возрасте 30-50 лет носили это славное имя.

Двенадцать процентов из них были неженаты – и Евсеев с большим облегчением отбрасывает в сторону 22 тысячи небритых похмельных индивидов. Остается 178 тысяч, не так уж и много… Но, чем ближе цель, тем тяжелей шагать. Владельцами карбюраторной «Волги» (впрочем, других «Волг» тогда и не было) являлись всего 9 тысяч 567 Николаев. Из них имели рожденную в законном браке дочь Марину в абитуриентском возрасте 17-20 лет – шестьсот двенадцать человек. Из них были женаты на Нинах Степановнах всего… Всего ноль человек. Ноль целых ноль десятых. Евсеев, полторы недели доивший по капле эту веселую статистику, сперва даже не поверил. Он стал перепроверять отчеты, поступавшие к нему в отдел со всех административных округов столицы (поскольку сводная информация за тот период отсутствовала), потратил еще один день – и получил тот же результат. «Дядя Коля», счастливый обладатель «Волги», Маринин папа, Нин-Степановнин муж и пособник ЦРУ, казалось бы, готовый материализоваться в прокуренном воздухе кабинета, напротив – постепенно растворялся среди мужского населения Москвы

Может, «дядя Коля» был иногородним? Жил без прописки? Или неправильно сняли текст с кассеты? Не Коля, а – Толя? Не Марина, а – Алина? А может, вообще, «дядя Коля» – это всего лишь кличка, не имеющая ничего общего с настоящим именем?

– Ну что ты, Евсеев, все сомневаешься! Буква «т» совсем другой зубец дает, – объяснила симпатичная и улыбчивая Ирочка из отдела фонографической экспертизы, показывая на экран монитора, где ползла, взбираясь на крутые вершины и проваливаясь в не менее крутые пропасти, яркая зеленая полоса. – «Т» – это глухарь, глухая согласная, а «к» – звонарь. О, смотри, смотри, как вверх рванул! Это ж звонарь. Он и в Африке звонарь, его только с другим звонарем спутать можно… Так что Коля он, Коля. Не сомневайся.

Экспертом по богеме 70-х в списках Управления числился некий индивид на пенсии под псевдонимом Профессор. Это оказался старик с бумажной кожей и поросшей волосами бородавкой на подбородке, похожей на тонкий седой хвостик. Евсеев нашел его в спецсанатории в подмосковном Ерино.

– Северин Краевский? – с удивлением переспросил Профессор. – А почему вы считаете, что это было так уж сложно? Да полно вам, я сам ходил на этот концерт, февраль семьдесят первого, если не ошибаюсь. Зал полный, да. Но никаких особых трудностей с билетами не припомню…

– Разве?

– Молодой человек, – Профессор со значительным видом подергал себя за мочку уха, – запомните: совсем необязательно быть семи пядей во лбу, чтобы выбить два места в партере. Это чепуха. Мне Олежка Даль билет принес, прямо домой, пришел и отдал: вот, говорит, тебе билет, отдохни, развейся. Кто-то из его компании откололся от мероприятия, кто-то из филармонистов, Женик, кажется…

– Какой Женик? – спросил Евсеев.

Бывший эксперт по богеме с подозрением посмотрел на него:

– Мартынов. Евгений. Композитор. Певец. Вы разве не слышали?

– Слышал, – соврал Евсеев, чтобы не оказаться на обочине разговора. – Конечно, слышал.

– А вот после концерта Ежи, директор «Червоных гитар», давал обед в «России». Они возили с собой итальянского повара! Ого!

Спецсанаторий, как и Профессор, уже давно пережил свои лучшие времена. Они беседовали в вестибюле – вылинявшие обои, желтые протечки на потолке, истоптанные выцветшие ковры, отчетливый запах кухни… Но если бы не особые заслуги эксперта по богеме, то он бы не попал и сюда. Эксперт выглядит гораздо старше своих шестидесяти трех, сказывается невоздержанный образ жизни в бурной молодости. А его растянутый спортивный костюм, наверное был очень модным как раз в семьдесят втором году. Похоже, что в химчистку его не отдавали ни разу.

Профессор откинулся в протертом кожаном кресле и мечтательно улыбнулся.

– Мне даже трудно объяснить вам, современному молодому человеку, насколько это было тогда…

Он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово.

– Шик. Это был настоящий шик. А Дмитрий Палыч в тот вечер впервые открыто появился с Софочкой, и Софочка тогда… М-м. Впрочем, ладно.

Профессор с сожалением вернулся на землю.

– И вот туда действительно было трудно попасть. Очень трудно. И когда Ободзинский играл Марка Волана в актовом Центральной музшколы – тоже было трудно. И когда приезжала из Риги Аушра Позняк с «Четырьмя Валетами»… А это все… Краевский, песни, пляски… Хм…

Он подергал ртом, давая понять, насколько это несерьезно.