Рок-н-ролл

После пабов очень быстро наступила эпоха ночных клубов. После темного пива пришла очередь легких сортов, всех этих импортных пльзеньского, голландского или датского, более дорогих, чем pale ale, светлое пиво, которые продавались в бутылках с белым горлышком. В ту пору я подрабатывал гардеробщиком в «Марки», это была первая дискотека в Сохо после «Мерси». Ливерпульские ритмы скинули с трона самого короля Пресли. Ездили теперь на «ягуаре», а не на мотоцикле «нортон», брильянтин остался лишь смутным воспоминанием, шестидесятые годы смели все. Это была великая эпоха мишуры, блеска. Одевались ярко: в розовую замшу, в атлас. Все величайшие стилисты Карнаби-стрит, которая становилась Меккой моды, предлагали нам одежду. Девушки были красивыми, жизнь легкой, светлое пиво — то, что из бутылок с белым горлышком, — повсюду лилось рекой. Но едва мы привыкли к этой новизне — все возьми да исчезни. Как саранча налетели хиппи, эти полуклошары, последователи скорее Будю,[29] чем Будды, которые слонялись по всей Европе и проповедовали бедность. Из имущества у них имелись баджи с пацифистскими надписями, акустические гитары и постеры с портретом Че. Вид полагалось иметь самый что ни на есть убогий. Просить милостыню на Кингс-роуд считалось высшим шиком: раньше бродяги трясли своими стаканчиками для пожертвований не ближе конечной станции Северной линии. Жили хиппи у своих приятелей, которые, в свою очередь, ночевали у других приятелей, никто не признавался, что имеет легальное местожительство. Тогда стали пить горькое пиво, пролетарский напиток, который стоил гораздо дешевле, чем наше пижонское светлое. Это был достойный потомок ячменного пива кельтов, которые, без сомнения, предпочитали пиво теплое и безвкусное. Было покончено с поп-музыкой и «Стратокастерсами».[30] В моду вошел фольклор. С дедушкиных чердаков извлекли банджо, ложки и старые тамбурины. Все до одного знали наизусть песни Боба Дилана, эти восхитительные мелодии, которые он намеренно уродовал, пел их таким гнусавым голосом, что понадобились Питер, Поль энд Мэри, чтобы все наконец осознали, какие они замечательные. В гардероб убрали всякие блестки, розовую замшу, атласные юбочки. Все предвещало моду на милитаризм. От Кингс-роуд до Брикстона, от Минска до Макао вся планета одевалась по-военному, в темно-синее, камуфляж и хаки для пехотинцев. Полагалось быть тусклым и блеклым, больше никаких модельных стрижек и тщательных укладок, никаких шампуней и расчесок. Волосы отпускали как можно длиннее, желательно вдобавок со спутанной, всклокоченной бородой. Но мало было выглядеть блеклым, лучше — неопрятным, то есть, читай, грязным. Даже ковбойские сапоги, покуситься на которые все-таки не рисковали, носили запыленными и дырявыми.

Теперь в «Марки» никто больше не снимал своих курток. Мне пришлось сматывать удочки: кому нужно держать гардероб без пальто? В квартале, что начинался от набережных и шел до Ковент-Гардена, после закрытия ночных клубов можно было пить ночью, если имелась специальная карта. Ее выдавали докерам и грузчикам, это стоило целого состояния. Тогда я нанялся таскать ящики, а потом продавал эту льготу, которая была действительна в течение недели, ночным пташкам. Никогда еще не видели такого количества тружеников в смокингах, спешащих к докам. Далеко не сразу мне удалось вписаться в эту толпу пестрых оборванцев. Но если отвергать и военную одежду, и воинствующую нечистоплотность, то тебя, чего доброго, примут за контрреволюционера или, еще хуже, за обывателя, которого все девчонки считали полным отстоем. Без нечесаных лохм и гитары, без сомнительной упаковки ты был для них меньше чем ноль, пустое место по всем статьям, хотя зачастую эти самки битников сами были продуктом малосъедобным. Следовало подождать, пока догмы немного смягчатся и появятся другие барышни-хиппи: очаровательные, в скандинавских сабо и в платьях на голое тело, с цветком в волосах.

В моду все больше и больше входила марихуана, но в сочетании с пивом, которое мне приходилось пить одному, это вызывало страшные головные боли. Я отказался курить со всеми вместе и приобрел репутацию закомплексованного кретина, пока не отыскал чудодейственный способ отмазки: когда какой-нибудь приятель или девица протягивали мне косячок, я доверительно наклонялся к нему или к ней и тихо говорил: «Большое спасибо, но я сейчас от другого кайфую…»