Рок царя Эдипа

Вдалеке послышался шум приближающегося поезда. Гул нарастал, и вот он уже совсем рядом. Когда состав поравнялся с будкой, заглушая все земные звуки, Леша поднял к матери мокрое от слез лицо и прокричал что-то.

«Сволочной новороссийский» не дал ей понять смысл сказанного. Считывать с губ, как это делают глухонемые, она по-русски разучилась. Английский — другое дело. И если б рядом с ней находился американский парнишка, она готова была бы поклясться, что он выкрикнул:

— I love you!

Прогрохотал поезд — и исчез. Снова нырнули в свою кирпичную норку железнодорожники — досыпать, погасив свет и заведя будильник, как того требовало беспощадное расписание.

— Алеша! Ты что-то сказал? Повтори, я тебя не расслышала.

Но он только вновь молча уткнулся ей в ладони.

— Пожалуйста, Алеша. Что ты сказал, что?

— Ничего.

Инна села на землю рядом с сыном. А он вдруг стал как-то странно заваливаться на бок — она даже напугалась. Оказалось, он просто хотел положить голову матери на колени.

— Мы не можем сидеть здесь, — принялась увещевать она сына. — Мы должны возвратиться в дом твоей невесты. Они ждут нас…

Он дернулся, протестующе замычал, но голову с ее ног не убрал.

Инна решила не дергать его, переждать, пока он успокоится. Она не спрашивала сына, что случилось. И на то была причина: она боялась услышать ответ.

Потому что Инна явственно ощутила, что Алеша прижимается к ней не как ребенок к матери, а как мужчина к желанной, любимой женщине.

Это было ужасно. Это было неприлично, невозможно!

Мозг противился этому, только мозг сохранял здравый смысл, а тело…

Алексей шевельнулся: он обхватил, обнял ее бедра. Сознает ли он сам, что делает? Вряд ли. Это было бы слишком чудовищно.

Инна контролировала ситуацию, но контроль этот заключался лишь в том, что она не совершала встречных движений. Однако и не уклонялась от объятий. Просто застыла в тихой, по видимости безразличной, неподвижности. Не дать сыну понять то, что поняла она сама!

А отстраниться, вырваться не было сил. С Тэдом она никогда не чувствовала ничего подобного. Бывало, прижмется к нему — не лицемеря, искренне, но лишь как к большому, надежному другу. Как к скале, которая защитит от порывов любого урагана…

И с Женей… Ну с ним-то она просто-напросто играла. Вертела им, до безумия влюбленным, как хотела. Манипулировала. Дергала его за разные чувствительные ниточки, точно марионетку. Может, так поступать было и нехорошо. Хотя, с другой стороны, что тут нехорошего, если он от этого блаженствовал?

И только с Юрой, в самой ранней молодости… Да-да! Сейчас это живо вспомнили и тело, и мозг. Точь-в-точь как теперь, она пламенела и таяла от его прикосновений. И даже от взглядов. И даже от одних лишь мыслей о нем. Тогда тоже присутствовал некий элемент запретности — но совсем иной, пустячный по сравнению с нынешним. Сначала боялись, что узнают Иннины родители. Потом — опасались беременности.

Какое счастье, что второе опасение оправдалось! Иначе у нее не осталось бы от Юры ничего, ничего… А так есть сын.

Сын!

Это слово, произнесенное мысленно, вдруг отрезвило ее. Какому позорному искушению она чуть было не поддалась! И чтобы отогнать дьявольщину окончательно, Инна повторила вслух:

— Сын!

— Ммм? — откликнулся он.

И еще крепче прижался щекой к ее бедру.

Инна вскочила на ноги, и ее движение оказалось для Алексея неожиданным: он клюнул носом в землю, коротко вскрикнув:

— А!

Боже мой! На верхней губе у него — кровь! Как раз там, где пробиваются усики. Сейчас, когда он небрит, хорошо видно, что они еще редкие — совсем мальчишеские. Усатый-полосатый?!

Она достала платок и принялась торопливо вытирать Алеше расквашенный нос. Он вновь был для нее ребенком — не более. И это ощущение тоже было необыкновенно приятным. Ведь она по собственной вине лишилась того, что обычно является неотъемлемой частью материнства: залечивать ссадины и царапины, полученные малышом в песочнице или после первого отважного подъема на дерево. В Алешиной жизни все эти радости были переданы бабушке, Елене Владимировне.

Алексей покорно подставлял лицо матери.

Потом Инна помогла ему подняться и взяла за руку: так молодая мать ведет малолетку в детский садик.

— Пошли? — улыбнулась она.

— Пошли, — послушно отозвался он. — А куда?

— К Наде.

Ребенок вырвал руку. Ребенок закапризничал. Еще немного — и сердито затопает ножками:

— Туда не хочу! Не хочу!

Уголки его губ по-детски поползли книзу.

— Ничего не поделаешь, Лешенька, надо.

— Не пойду-у! — канючил он.

Оба играли в детство, и обоим игра доставляла удовольствие, так как компенсировала пробелы биографии. Войдя в роль, Инна предложила:

— Не упрямься, и я куплю тебе мороженое. Хочешь мороженого?

— Ага! — Алеша облизнулся, как лакомка карапуз.

Они направились к зданию вокзала, но, конечно, ни один киоск с мороженым уже не работал. И вообще, не работала ни одна торговая точка. Рязань — не Америка, здесь не сыщешь, как ни трудись, ночных баров или кафе.