Рок умер – а мы живем

Слушая длинные гудки, смотрел на идущих мимо. Парни, девушки, женщины, мужчины, редкие дети и старики… Среди всех этих миллионов, двигающихся сейчас по сотням московских улиц, сидящих в сотнях кафе, в тысячах квартир, едущих в тысячах машин, Чащин был более-менее знаком с сотней. Даже девушки, которых время от времени приводил на ночь к себе, как-то быстро терялись в этих миллионах чужих, забывались. А с Викторией он поддерживал отношения не первый год. Специфические, конечно, отношения – примерно два раза в месяц по часу, по два, – зато стабильные.

– Аллё-о? – её тонкий, подчёркнуто-нежный голосок.

– Привет, Виктория. Как дела?

– Хорошо. А кто это?

– Это Денис. Помнишь?

– А-а! Привет-привет!

– С Новым годом прошедшим.

– Ой, спасибо! И тебя.

– Слушай… – Чащин почувствовал знакомое сладковатое волнение, которое появлялось всегда, когда готовился спросить о главном. – Слушай, можно приехать?

– Когда?

– Ну, сейчас. Я на «Новокузнецкой». Через полчаса буду. – Виктория жила у метро «Сокол»: шесть станций по прямой.

– Хорошо. И на сколько?

– Да как… Пока не решил.

– Нет, мне надо знать.

Чащин в уме подсчитал, сколько у него денег, и сказал:

– На два часа.

– Хорошо. Адрес помнишь?

– Конечно. Код – двести девять?

– Ага.

4

Выходные для него разделялись на две совершенно разные половины. Одна – суббота – была заполнена приятными делами, в ней происходили пусть мелкие, но важные события, воскресенье же обычно получалось днём пустым, длинным и скучным. За воскресенье Чащин успевал устать от безделья так, что в понедельник с радостью мчался на работу… Блоки из нескольких выходных, вроде майских праздников, приводили его в ужас, примерно на четвёртый день он готов был сотворить что-нибудь из ряда вон выходящее – или расколотить телевизор, по которому вечно шли не те передачи и фильмы, или напиться в одиночку, или взять гитару, надеть свой старый прикид, выйти на улицу.

Но суббота приносила Чащину радость. Он просыпался, как и в будни – привык, – в начале восьмого, но не вскакивал с дивана, а спокойно лежал, окатываемый лёгкими, тёплыми волнами дрёмы… Особенно приятно было весной, когда шторы постепенно, по одному, прокалывали лучи встающего солнца, наполняя комнату светом. Но и сейчас, зимой, эти субботние утра тоже были хороши – полутьма, тишина за окном, тишина за стенами, и в такие минуты ни о чём не думается, ничего не вспоминается, не представляется. Странное, редкое состояние покоя.

Потом, медленно ожив, но ожив какой-то малой своей частью, Чащин подгребал кучку дистанционок и вяло, смакуя эту вялость, выбирал, что бы включить: телевизор, ди-ви-ди, магнитофон, радио, компьютер; он начинал вспоминать, какая кассета в магнитофоне, какой диск вставлен в ди-ви-ди, пытался определить, что сейчас может идти по телевизору. И наконец, чаще всего наобум, жал на кнопку Play, убивал благодатную, но уже утомившую тишину и под звуки музыки или голос ведущего поднимался.

В холодильнике обычно ждал «Туборг». Несколько холодных, запотевших бутылочек. И ещё не умывшись, не почистив зубы, Чащин сдёргивал жестяную крышку, улыбался бодрому пуку вырвавшегося из бутылки газа и делал первый, самый сладкий глоток пива – заменителя будничного кофе…

В субботу он принимал не торопливый душ, а ванну. С пеной и морской солью, с листанием какого-нибудь забавного журнальчика. Бывало, даже дремал… Лежал в ванне долго, подпуская горячую воду, гоняя, как ватерпольные мячи, куски пены. Так же, часами, он играл в ванне в детстве, а потом был период, когда несколько лет даже не видел её – общага в Питере и армия – или по месяцу не имел возможности мыться – во время своих панковских скитаний. И потому, наверное, он очень ценил возможность без спешки, с удовольствием полежать в воде…

Готовить не любил. Всю неделю ел бутерброды или курицу-гриль, варил пельмени, сосиски. Но в субботу хотелось сделать что-нибудь необычное, замысловатое… По утрам он экспериментировал с омлетом – готовил его то с поджаренной, мелко нарезанной свининой, то с креветками, то с обилием лука и гренками; с зелёным горошком, сладкий, почти сплошь из помидоров.

После завтрака смотрел на часы. Не машинально, не бегло, а пристально, стараясь поделить циферблат на дольки, каждая из которых символизировала одно из предстоящих дел. Весь день ещё был впереди – большой, хороший, долгожданный. Его личный день… И Чащин надевал джинсы, свободный, грубой вязки свитер, доставал из тайника наличные деньги и шёл на рынок.