Роканнон

— Я его пару раз видела, — сказала девушка и засмеялась, глядя на Шевека. У нее был смех человека, который любит хорошо поесть, громкий, детский, во весь рот. Она была высокая и довольно худая, но с округлыми руками и широкими бедрами. Ее нельзя было назвать очень хорошенькой; у нее было смуглое, умное и жизнерадостное лицо. Глаза у нее были темные, но это была не непроницаемая тьма блестящих темных глаз, а какая-то темная глубина, почти как глубокий черный пепел, очень тонкий и мягкий. Встретившись с ней взглядом, Шевек понял, что совершил непростительную ошибку, забыв ее, и в ту же секунду, как понял это, понял и то, что он прощен. Что ему повезло. Что его невезение кончилось.

Они начали подниматься в горы.

На четвертый день их похода, холодным вечером, Шевек и Таквер сидели на крутом склоне над узким ущельем. В сорока метрах под ними между мокрыми скалами вниз по ущелью с грохотом мчалась горная речка. На Анарресе было мало текучей воды; почти всюду уровень воды был низок, реки были короткие. Быстрые потоки встречались только в горах. Шум гремящей, кричащей, поющей воды был нов для них.

Весь день они карабкались то вверх, то вниз по таким ущельям, высоко в горах, и ноги у них устали. Остальная их компания осталась в «Приюте Путника» — каменном домике, который построили отпускники для отпускников, и который содержался в полном порядке: Нэ-Тэранская Федерация была самой активной из групп добровольцев, занимавшихся охраной и уходом за «живописными» местами Анарреса. Пожарный объездчик, живший в домике летом, помогал Бедапу и другим готовить обед из припасов, которыми были набиты кладовые. Таквер, а потом Шевек вышли из домика, не сказав, куда идут, да и сами не зная этого.

Здесь, на этом крутом склоне, он и нашел ее; она сидела среди хрупких кустов лунной колючки, похожих на разбросанные по горным склонам кружевные банты; их ломкие, негнущиеся ветви в сумерках казались серебряными. В просвете между вершинами гор на востоке бесцветное свечение неба предвещало восход луны. В тишине высоких, голых гор шум речки казался очень громким. Не было ни ветерка, ни облачка. Воздух над горами казался аметистовым, твердым, прозрачным, глубоким.

Довольно долго они сидели молча.

— Никогда в жизни, ни к одной женщине меня не тянуло так, как к тебе. С самого начала этого похода. — Шевек говорил холодным, почти обиженным тоном.

— Я не хотела портить тебе отпуск, — сказала она и засмеялась своим громким детским смехом, слишком громким для этих сумерек.

— Это его не портит!

— Вот и хорошо. Я думала, ты имеешь в виду, что это тебя отвлекает.

— «Отвлекает!» Это — как землетрясение!

— Спасибо.

— Дело не в тебе, — резко сказал он. — Дело во мне.

— Это по-твоему, — ответила она.

Последовала долгая пауза.

— Если ты хочешь совокупиться, — сказала она, — почему бы не попросить меня?

— Потому что я не уверен, что я хочу именно этого.

— Я тоже. — Она уже не улыбалась.

— Слушай, — сказала она. Голос у нее был мягкий и глуховатый. В нем было что-то такое же пушистое, как и в ее глазах.

— Я должна тебе сказать.

Но что она должна была ему сказать, довольно долго оставалось неизвестным. Наконец он посмотрел на нее с таким испуганным ожиданием, что она поспешила заговорить и выпалила:

— Ну… я только хочу сказать, что я сейчас не хочу совокупляться с тобой. И вообще ни с кем.

— Ты что, зарок дала отказаться от секса?

— Нет! — возмущенно воскликнула она, но ничего не объяснила.

— А я все равно, что дал, — сказал он, бросив камешек вниз, в речку. — Либо я импотент. Уже полгода прошло, и то это было только с Дапом. Даже почти год. С каждым разом это давало мне все меньше удовлетворения, так что я и пробовать перестал. Не стоило того. Не стоило труда. А ведь я… я помню… я знаю, как это должно быть.

— Вот в том-то и дело, — сказала Таквер. — Лет до восемнадцати-девятнадцати мне страшно нравилось совокупляться. Это было так волнующе, так интересно, и такое наслаждение. А потом… сама не знаю. Как ты сказал, перестало удовлетворять. Мне стало не нужно наслаждение. Я хочу сказать — одно лишь наслаждение.

— Ты хочешь детей?

— Да, когда придет время.

Шевек опять кинул камень в речку, которую уже поглощали тени ущелья, оставляя только ее шум, непрекращающуюся гармонию, состоящую из дисгармоний.

— Я хочу довести до конца работу, — сказал он.

— И что, целомудренная жизнь помогает?

— Связь тут есть. Но я не знаю, какая, только не причинная. Примерно тогда же, когда секс перестал меня удовлетворять, то же самое стало и с работой. Три года топтания на одном месте. Бесплодие. Бесплодие во всех отношениях. Насколько хватает глаз — в безжалостном свете немилосердного солнца лежит бесплодная, безжизненная пустыня, нет в ней ни путей, ни дорог, ни жизни, ни радости, ни страха, ни траха, а есть в ней только кости злосчастных путников…

Таквер не расхохоталась, а только слабо пискнула, словно ей было больно смеяться. Шевек попытался отчетливо разглядеть ее лицо. Ее темноволосая голова четко выделялась на жестком, чистом фоне неба.

— Что же плохого в наслаждении, Таквер? Почему оно тебе не нужно?