Роканнон

Но он заспешил; а когда оказалось, что акушерки нет на месте, его охватила паника. Не было ни акушерки, ни квартального медика, и они не оставили на двери записки, где их искать, хотя обычно оставляли. У Шевека больно заколотилось сердце, и все стало ему ужасающе ясно. Он понял, что это отсутствие помощи — дурной знак. Он отдалился от Таквер с этой зимы, с тех пор, как принял решение о книге. А она становилась все тише, все пассивнее, все терпеливее. Теперь он понял эту пассивность: так она готовилась к смерти. Она отдалилась от него, а он даже не попытался последовать за ней. Он обращал внимание только на свою обиду, на свою боль, а ее страха — или мужества — не замечал. Он оставил ее в покое, потому что хотел, чтобы оставили в покое его, и она пошла одна, и ушла далеко, слишком далеко, и так и будет идти дальше одна, всегда, вечно.

Он побежал в квартальную клинику и прибежал туда, задыхаясь, шатаясь, так что там подумали, что у него сердечный припадок. Он объяснил. Они передали вызов другой акушерке и велели ему идти домой — партнерше сейчас нужно, чтобы с ней кто-нибудь был. Он пошел домой, и с каждым шагом в нем росла паника, ужас, уверенность, что он ее потеряет.

Но, придя домой, он не смог опуститься перед Таквер на колени и попросить у нее прощения, хотя ему отчаянно хотелось сделать это. У Таквер не было времени на эмоциональные сцены; она была занята. Пока он ходил, она убрала со спального помоста все, кроме чистой простыни, и теперь работала — рожала ребенка. Она не выла и не визжала, потому что ей не было больно, но каждую потугу она регулировала, управляя мышцами и дыханием, а потом шумно отдувалась: «Уфф», — как человек, который со страшным усилием поднимает большую тяжесть. Шевек впервые в жизни увидел работу, на которую до такой степени уходили все силы организма.

Он не мог смотреть на такую работу, не пытаясь помочь в ней. Во время потуг оказалось очень удобно держаться за него руками и упираться в него ногами. Они очень быстро дошли до этого методом проб и ошибок и продолжали пользоваться этим способом и после прихода акушерки. Таквер родила, сидя на корточках, прижавшись лицом к бедру Шевека, вцепившись руками в его напрягшиеся руки.

— Вот и готово, — спокойно сказала акушерка под хриплое, как пыхтение паровоза, учащенное дыхание Таквер, и подхватила появившееся на свет существо, покрытое слизью, но явно человеческого происхождения. За ним хлынула струя крови и выпала бесформенная масса чего-то неживого, не похожего на человека. Панический страх, уже забытый Шевеком, вернулся и удвоился. То, что он увидел — была смерть. Таквер отпустила его руки и обмякшим комочком лежала у его ног. Он нагнулся к ней, оцепенев от ужаса и горя.

— Правильно, — сказала акушерка, — помоги ее отодвинуть, чтобы я могла убрать все это.

— Я хочу вымыться, — слабым голосом сказала Таквер.

— Ну-ка, помоги ей помыться. Вон там стерильное белье.

— Уаа, уаа, уаа, — сказал другой голос.

Казалось, в комнате полно людей.

— Ну, вот, — сказала акушерка. — Давай-ка положи младенца обратно к ней, к груди, чтобы остановить кровотечение. Мне надо отнести эту плаценту в клинику, в морозилку. Я через десять минут вернусь.

— А где… где… это…

— В кроватке! — ответила акушерка, выходя из комнаты. Шевек отыскал взглядом очень маленькую кроватку, которая уже четыре декады стояла в углу наготове, и младенца в ней. Среди всех этих нахлынувших событий акушерка каким-то образом нашла время привести младенца в порядок и даже надеть на него рубашечку, так что теперь он был уже не такой скользкий и рыбообразный, как когда Шевек увидел его впервые. Уже стемнело — с той же странной быстротой, как будто время прошло мгновенно. Лампа была включена. Шевек взял ребенка на руки, чтобы отнести Таквер. Личико у него было неправдоподобно маленькое, с большими сомкнутыми веками, хрупкими с виду.

— Дай сюда, — говорила Таквер. — Ну скорее же, пожалуйста, дай же мне его.

Он пронес младенца по комнате и очень осторожно отпустил его на живот Таквер.

— Ах! — сказала она; это был вздох чистого торжества.

— А кто оно? — сонно спросила она немного спустя.

Шевек сидел рядом с ней на краю спального помоста. Он провел тщательное исследование, несколько оторопев от длины рубашки по сравнению с крайне короткими ногами существа.

— Девочка.

Вернулась акушерка, стала наводить порядок.

— Сработали вы оба первоклассно, — заметила она. Они кротко согласились.

— Я утром загляну, — пообещала она, уходя. Младенец и Таквер уже спали. Шевек положил голову рядом с головой Таквер. Он привык к приятному мускусному запаху ее кожи. Теперь запах изменился, в густой и слабый аромат, сонно-густой. Таквер лежала на боку, младенец — у ее груди. Шевек очень осторожно обнял ее одной рукой. Он уснул в комнате, где воздух был пропитан жизнью.