Рокировки

Только тот, кто три года не притрагивался к женщине, может понять мою муку. Я был похож на жаждущего, который в летнюю жару проходит мимо заводей и слышит, как журчит вода, но не может отпить ни глотка.

На углу какая-то бабка продавала цветы. Я купил букет роз, шел и смотрел, какой женщине подарить их. Первая, на ком я остановил взгляд, была моего возраста. На шее черный шарфик, блузка — черная, чулки — тоже черные, а лицо — и говорить не стоит! — будто из могилы вышла. Я и не подумал останавливать ее. Следом волочилась женщина вроде моей матери. Отяжелевшая, угрюмая, тащила две рыночные кошелки, смотрела себе под ноги, точно искала рассыпавшиеся стотинки. Пусть ее остановит какой-нибудь пенсионер, пусть расскажет сказку о благородных принцессах, пусть напомнит о ее девичьих годах. Воспоминания о молодости не всегда навевают тоску. Иногда они радуют гораздо больше, чем букет цветов.

Мои розы — не для такой женщины. Они — для девочки.

Девочек я увидел на перекрестке. Трех. Еще издали можно было понять, что они подруги. Выкурят по сигарете, обменяются сплетнями. Они были так увлечены, что из сумки у каждой можно было вытащить даже перламутровую пуговку, оторвавшуюся от самого красивого платья, что висит на плечиках в шкафу.

Я подошел и с поклоном преподнес им цветы.

— Красивым сударыням — красивые цветы и по целому вагону счастья!

— А по какому случаю? — спросила первая, которой я подал розы.

— Наверное, он выиграл в спортлото, — предположила вторая, пряча в розах лицо.

— Или урвал квартиру по государственной лотерее!

— Не угадали, красавицы.

— Тогда сами скажите, — настаивала первая.

— Я счастлив от мыслей о хорошей перспективе…

Они переглянулись.

— Вы перешли на новое место работы? С высокой зарплатой, служебной машиной и секретаршей?

— Нет. Перспективная трудовая деятельность в среде рабочего класса.

Болтая и задерживая их взгляды на себе, я залез в сумку девушки, которая держала розы перед лицом, и вытащил маленькое портмоне.

— Возьмите, пожалуйста. В следующий раз не бросайте его на улице.

Девушка засуетилась, осмотрела тротуар — испугалась, что выронила еще что-нибудь.

— Но как… ведь оно было в сумке!

Я козырнул двумя пальцами — отмахнул до переносицы, как я умею это делать, — и отошел, представляя себе, как милашки поднимают брови, сжав губки и разводя руками:

— Ну и фокусник! Верно, из цирка.

— Какой еще цирк? Обыкновенный карманник. А ну-ка, проверьте внимательно свои сумки.

— Вы обратили внимание, как смотрит? Сам улыбается, а сам будто раздевает тебя догола.

А почему бы мне вас и не раздеть, милые девушки? Три года раздевал только во сне. Пришло время эти сны забывать.

4

Остановился около парикмахерской, потрогал свои усы, отошел. Миновал вторую. В третью вошел. Что бог ни делает, все к лучшему. Похоже, у Тоди голова варит…

Не хотелось возвращаться домой, и я решил побродить по улицам, на мир поглядеть. Пошатался малость, зашел в кафе, где, сказал Тоди, можно его застать.

Потолкавшись в курилке, где и стула свободного не было видно в дыму, пробрался в зал, огляделся внимательно: вокруг — преимущественно молодежь с физиономиями интеллектуалов. Все одинаково бледнолицые, будто долго света не видели. Монашеские физиономии. Много бородатых и длинноволосых вылупилось за последние три года. Ни одного знакомого. А разговоры-то, разговоры: оркестры, певицы, артисты, спектакли, ревю, фестивали, романы, мастерские, сценарии… Фу-ты ну-ты!

За одним столиком увидел знакомую физиономию — надо же, милашка, которая навещала меня в тюрьме. Зовут Рени, если это действительно ее имя. Похоже, ждала кого-то. Может быть, тоже Тоди? В рюмке у девицы оставался глоток «Плиски», и Рени задумчиво рассматривала его. Кто знает, что она там видела. Если судить по лицу, картинки были не слишком розовые. Изменилась девочка с тех пор, как приходила в тюрьму: личико вытянулось, озабоченное какое-то, морщинки наметились, которых я раньше не замечал. Тогда она так улыбалась! Улыбки так и летали сквозь проволочную сетку в комнате свиданий, и мои губы тоже растягивались до ушей. Я таращился на нее, точно сопляк на витрину кондитерской…

Я остановился возле ее стола, и только тогда Рени подняла голову. Узнав, улыбнулась мне через силу, но тут же снова устремила взгляд на то, что ей виделось в недопитом глотке «Плиски».

— Здравствуй, — сказал я. — Можно мне присесть?

— Пожалуйста. Поздравляю с освобождением. Так ты хотел?

— Как скажешь, лишь бы от сердца.

— А ты сомневаешься?

— Нисколько. Прежде всего: спасибо тебе за то, что приносила маме… старые долги моих приятелей.

Ее лицо вдруг засияло. Оно стало таким, каким я его помнил: брови слегка поднялись, темные глаза по-детски заблестели, губы раскрылись. В эту минуту она была просто красавицей. Захотелось наклониться и поцеловать ее. Вот так, подумал я, телячьи нежности. Насмехался над собой, а нежность не проходила, и я погладил руку девушки.

— Я видел Тоди, он мне все объяснил.

— Я ему оказывала кое-какие мелкие услуги.

— Услуги? А я за это время привык к тебе.

— В каком смысле?