Рокировки

— Когда Краси уговаривала меня стать посаженым, ты уже принимал у себя дома Розу Младенчеву. Твоя хозяйка рассказала.

— Значит, и с хозяйкой успел побеседовать?

— Я говорил со всеми, кто мог рассказать что-нибудь о тебе. В том числе — с твоими приятельницами, которые пока еще живы.

— Послушай, товарищ Хантов, это что — допрос?

— Обычная беседа. Нечто вроде выяснения отношений между людьми, которые не слишком знакомы — так, были раза два в одной компании.

Он стоял передо мной опустив голову и смотрел исподлобья — совсем как на своих детских фотографиях.

— Если это обычная беседа, я не обязан выслушивать твои идиотские намеки. Привет.

Он круто повернулся и пошел от меня в сторону, не разбирая дороги. Сухая листва шуршала под его шагами.

10

Вечером я зашел в редакцию к Грише Вранчеву. Как обычно, он сидел за своим столом, на котором все было в таком беспорядке, что я каждый раз удивлялся, как там вообще можно что-нибудь найти. Гриша читал газету. Не подняв головы, не взглянув, кто вошел, он кивком указал мне на кресло. И, только дочитав что-то (не знаю, статью или только абзац какой-то), проговорил:

— Ах, это ты. А я было подумал, кто-то из коллег.

— Вот, проходил мимо, решил зайти.

Может, он и заметил, что в последнее время наши встречи участились, но ничего по этому поводу не сказал. Верно, был под впечатлением только что прочитанного. Постучав согнутым указательным пальцем по газете, Гриша сообщил:

— Очерк Тони Харланова. Вчера написал. За какой-то час. С утра мне сегодня — звонки. Человек десять. Один важнее другого. Все — по этой проблеме.

— И что за проблема?

— Страх.

Я недоуменно ждал разъяснений.

— Неужто вправду не сечешь?

— Не секу.

— Психологическая проблема, — вздохнул Гриша. — Не будучи специалистом, он поставил такие вопросики, что некоторые знатоки прямо-таки за головы схватились. Короче: в каждом из нас живет страх. Страх за себя. И страх за других. Страх, который парализует личность. И страх, вызывающий ее энергию! Страх за вчера. Страх перед завтрашним днем. Аспекты, аспекты — тут целое море аспектов!

Он прочел бы мне целую лекцию, если бы я его не прервал.

— Я в вашей работе, может, и не секу… — начал я.

— Да не обижайся ты, старик! — прервал он меня в свою очередь. — Сечешь не сечешь — каждому знакомо чувство страха.

— Значит, и Тони его переживал. Потому и написал так.

— Ну, тут есть одна особенность. Писателю не обязательно переживать то, о чем он пишет. Ему важно влезть в шкуру своего героя. Правда, удается это не многим, даже мастерам.

— Может, он потому и стал мастером, что описывал свои собственные переживания?

— Конечно, но это не значит, что он создает автопортрет. Иначе бы получилось, что Достоевский великий писатель потому, что был великим преступником! — Гриша захохотал, закинув голову, а потом вдруг уставился на меня. — Погоди-погоди… Кажется, я начинаю улавливать довольно серьезный подтекст в твоих вопросах.

— Люди моей профессии оперируют не подтекстами, а голыми фактами.

— Только не ты.

— Я дилетант в литературе, дорогой Гриша.

— И все же твои намеки меня смущают. — Он хмыкнул, покрутил головой. — Ходят слухи об ограбленных ювелирных магазинах. Банду поймали. Жители всего квартала вышли посмотреть, как ловили грабителей. Ваши сотрудники взяли их под большой машиной, где они прятались под задним мостом автомобиля.

— Вот-вот, — сказал я, еле сдерживая смех. — Один свернулся клубком под капотом двигателя.

— Да-а? Неужели это неправда — о магазинах?

— Один вор украл драгоценности у Розы Младенчевой, а второй попытался стащить их из его квартиры.

В приоткрытую дверь заглянул лысоватый молодой человек. Гриша спросил его: «Срочно?» Тот отрицательно покачал головой и закрыл дверь.

— Значит, из квартиры товарища Младенчева?

— Да. Вор получил наводку от своего знакомого, когда Младенчевы будут справлять день рождения на даче, и проник в их городскую квартиру…

И тут дверь снова открылась. Держа в руках раскрытую газету и красный карандаш, вошел Тони Харланов. Он увидел меня и споткнулся, будто ему подставили подножку. Не поздоровавшись, он подал газету Грише.

— Товарищ Вранчев, — сказал он, — посмотрите, какие мы гонорары платим…

Гриша посмотрел на Тони, потом на меня, потом снова на Тони.

— Вы что, не знакомы?

— Наоборот, — ответил я. — Мы отлично друг друга знаем.

Гриша ждал. Тони молчал.

— Товарищ Хантов кругом хочет меня опорочить, — как бы в задумчивости произнес он и вдруг повернулся ко мне с истеричным возгласом: — Вы жалкий плагиатор! Понимаете? Жалкий! Однако я не Раскольников, а у вас нет таланта для роли Порфирия Петровича!..

И выбежал из комнаты. Иначе, наверное, расплакался бы или полез бы в драку. Гриша крикнул ему вслед:

— Эй, Тони!

Тот не остановился.

— Ничего не понимаю. Что это значит?

— Я тебе все объясню, — пообещал я, — только скажи, кто такой Порфирий Петрович?

— Полицейский из «Преступления и наказания» Достоевского. Ты не читал романа?

— Нет у меня времени читать толстые книги.

— Жаль, ты многое потерял. Но ты — Порфирий, а он — Раскольников… Нет, я действительно ничего не понимаю.