Рокировки

Приподнявшись, я открыл черный чемоданчик. Пачек внутри было раз в пять больше, чем тех, которые я запихнул во внутренний карман своего пиджака. Не верилось, что Тоди меня разыгрывает, но тогда откуда у него столько денег! Если это не выручка за безделушки певца, значит, Тоди работает не только со мной. Или же не отдает всей доли, которая мне положена.

Почувствовав, что начинаю нервничать, я закурил сигарету. Не из вонючей травы, а свои, болгарские.

Тоди возвратился и, не садясь, сказал:

— Пойдем к Дашке.

По дороге мы не разговаривали. Тоди шел, глядя прямо перед собой. Я шарил глазами по сторонам, но ничто не радовало меня так, как в предыдущие дни. Я не видел ни улиц, ни домов, ни деревьев — пустынный морской берег стоял перед глазами, вздымались огромные волны да изредка слышались крики чаек…

Возле старого трехэтажного дома Тоди остановился, опасливо посмотрел в обе стороны улицы и только тогда вошел в подъезд. Мы поднялись на чердак, Тоди трижды нажал на кнопку звонка. Послышались шаги и скрежет ключа. Тоди тотчас же шагнул через порог, я последовал за ним в тесный коридор с голыми стенами, откуда две Двери вели, верно, в комнату и в туалет. Дашка стояла в пеньюаре поверх ночнушки, ладонью приглаживая непричесанные волосы. На лице — никаких следов побоев, а того, что на шее, я не видел: вокруг шеи повязан был голубой шарфик.

— Поедешь с Жорой, — сказал Тоди не здороваясь, словно они только что расстались. — Надеюсь, вы станете друзьями.

Меня Дашка не удостоила и взглядом.

— Я же тебе сказала, что могу и одна поехать.

— С ним безопаснее. Он позаботится о тебе. И не будет тебе досаждать.

— В сопровождающем не нуждаюсь.

— Не беспокойся, — сказал и я, — честное слово, я не буду тебе мешать.

Дашка бросила на меня беглый взгляд. Похоже, не была очарована ни мной, ни моим заявлением. Я не понял, почему не внушаю ей доверия. Может, у нее уже зародилось подозрение, зачем Тоди посылает меня с ней.

— Вечером идет скорый поезд, завтра утром есть самолет. Когда хочешь ехать?

— Лучше завтра — надо успеть провернуть кое-какие дела.

— Самолет в девять. Жора заедет за тобой в семь тридцать.

Она только опустила ресницы, что, впрочем, можно было считать согласием.

— Жора будет заботиться обо всем, — повторил Тоди. — А ты отдыхай и выброси из головы все мрачные мысли.

Дашка кивнула. Мне показалось, что она и сама не совсем ясно понимает, почему подчиняется.

10

Возвращаясь домой, я снова отметил, что не глазею на встречных женщин, как это было два-три дня назад. Я думал о деньгах, ощущал их всей своей кожей сквозь рубашку, точно это были не бумажки, а тяжелые слитки.

Что ж, куча левов — для начала прекрасно. Это, конечно, не валюта, но и ее я найду. Любой ценой! Какие-то молокососы будут ходить в импортном, а я оденусь в отечественный ширпотреб?

Я не совсем ясно представлял, что делать с деньгами. Если взять их с собой на море, то через две-три гулянки уж точно окажусь без гроша. Если положить на сберкнижку, во время первой же проверки спросят, откуда они у меня. Не станешь же доказывать, что заработал их в автосервисе — ведь только еще собираюсь устроиться туда.

Набить ими матрас, что ли? Или спрятать в горшок? Так дело не пойдет, я не сельский скряга, деньги у меня рекой текут — и всё меж пальцев. Бесполезно прятать — вмиг спустишь, а после опять сядешь на мель и кумекаешь, где бы перехватить хоть бы несколько стотинок. А пока кумекаешь, начинают тебе мерещиться решетки всяческие и наручники, и голос слышится строгий: «Фамилия, имя, год рождения…» В общем, какой-то заколдованный круг, из которого не выберешься.

Отдам-ка деньги матери. У нее надежнее всего. Даже если в милиции начнут расспрашивать, откуда столько денег, ответ будет убедительный: она давно заметила, что у покойного мужа деньги текут сквозь пальцы (нет и речи, что я на него похож!), и втайне от него она откладывала белые деньги на черный день. Годами копила лев к леву. На себя не тратит ничего. Как умер муж, нога ее не ступала в кабак. Убирается в домах зажиточных людей, зарабатывает лев-другой помимо зарплаты, дают ей и старую одежду, которую она перекраивает для себя…

Я застал мать на кухне — носки вязала. Вытащил пачку двадцаток, точно подарок ко дню рождения. (Кстати, когда у нее день рождения?..)

— Возьми-ка, мамуля. Положи на сберкнижку. На старость.

Она прекратила вязать. Смотрела на меня и долго молчала, так долго, что я стал переминаться с ноги на ногу.

— Откуда они?

— Друзья возвращают старые долги.

— Нет конца этим твоим… старым долгам. Пока тебя не было, кое-кто долги возвращал, сейчас — опять…

— Когда были, раздавал, сейчас получаю.

— Жора, сын мой, ты ведь у меня единственный. Посадят тебя снова в тюрьму, только уж не на три года. В одиночестве буду дома куковать и раньше времени богу душу отдам…

— Какая еще тюрьма?! За что?

— Я хорошо тебя знаю, не притворяйся, что ничего не понимаешь.

Продолжая вязать, сказала:

— Не нужны мне твои деньги. И чтобы не смел держать их дома. Если увижу, что замышляете что-то с Тоди, пойду в милицию и заявлю.