Рокировки

Повелев наконец своим чадам ложиться спать, мы с Леной ушли в кухню.

— Хоть изредка вспоминают, что у них есть отец, — сказала моя жена.

Она уже не злилась, не укоряла меня — так, бормотала привычные слова.

— Сегодня и ты вспомнишь, что я у тебя есть.

— Что за настроение?

— Отличное!

— Слава богу. А то у меня все время сердце сжимается. — Лена села, будто мгновенно лишившись сил, но тут же вскочила и засуетилась: — Ты ужинал? Я сейчас разогрею…

4

В понедельник утром возле бюро пропусков меня ждала Роза Младенчева — «брильянтовая» дама. Туалет ее резко отличался от того, который я видел несколько дней тому назад в редакции, и сейчас я даже заколебался, она ли это. Ни цыганской прически, ни заколок с бриллиантами, ни серег. Волосы гладко зачесаны и собраны в пучок. Лицо посеревшее, неспокойное.

Милиционер в дежурке, приподнявшись из-за стола, высунул голову в окошко:

— Товарищ Хантов, вас ждут! — И показал на нее взглядом.

Я остановился, она подошла ближе. Я соображал: я с ней не знаком. Допустим, она знает меня со слов своего приятеля — только имя, разумеется, а что он мог сказать обо мне, едва ли отгадаешь…

— Вчера в первом районном управлении мне велели обратиться к вам, — сказала посетительница.

Я ничего не поручал районному управлению.

— По какому поводу?

— У меня украли украшения.

Вот это неожиданность, подумал я. И пригласил:

— Проходите.

В кабинете я снял плащ, достал из сейфа драгоценности, обнаруженные в канаве под машиной, и стал раскладывать их на столе. Младенчева облегченно выдохнула:

— Мои!..

— Чего-нибудь не хватает?

— Нет.

— Чем докажете, что они ваши?

— На бо́льшую часть из них моя мать сохранила кассовые чеки.

Только после этого я попросил ее сесть.

Хотелось курить, но мне казалось, что эта женщина курящая, и угощать ее сигаретами не хотелось. Пожалуй, я слишком ощетинился в ее присутствии, только почему? Я и сам не знал.

Из объяснения Розы Младенчевой следовало, что в четверг вечером она надевала кое-какие из этих украшений. В пятницу до обеда была дома, потом поехала на дачу, где отмечали день рождения матери. Домой возвратилась к обеду в субботу, захотела сменить колье и две брошки и заметила отсутствие драгоценностей, которые держала в большой коробке на туалетном столике в своей комнате. Она представления не имеет, кто мог ее ограбить. К ней иногда приходили две студентки — они знают, где лежат драгоценности, но она не допускает мысли, чтобы девушки могли их взять.

— А есть у вас знакомые молодые люди, которые знают, где хранятся ваши ценности?

Она покачала головой.

— Ни одного? — настаивал я.

— Ну… один мой приятель. Приходил ко мне. Но он такой… Вообще не видит, есть на мне украшения или нет.

Похоже, она заметила насмешку в моем взгляде, потому что спросила:

— Вы что, не верите?

Можно было ответить, что не верю, но я лишь спросил:

— Могу я узнать, как зовут вашего приятеля?

— Тони Харланов. Пожалуйста, не думайте, он такой человек, он…

— Я не сомневаюсь ни в нем, ни в ваших подружках. Не исключено, что кража совершена их приятелями, о существовании которых вы даже не подозреваете.

— Да, понимаю.

— Ваш друг или кто-то другой из ваших знакомых был с вами на даче?

— В пятницу приехал Тони — поздравить маму. На обед не остался, сказал, что спешит в редакцию.

— Извините, забыл спросить, как вас зовут.

— Роза Младенчева.

— И вы студентка, насколько я понял?

— Да.

— Где-то я встречал вашу фамилию, но не могу вспомнить.

Она не дала мне времени для отгадывания и поспешила ответить:

— Вероятно, из газет.

По тону было ясно, что ее фамилию можно увидеть, едва развернешь газету.

— Мне надо посмотреть, откуда похитили драгоценности.

— Пожалуйста.

— Удобно прийти к вам сегодня в пять часов?

— Буду вас ждать.

5

Вошел Ваклев, спросил, кто это.

— Новая подружка Тони Харланова. Драгоценности ее. Их украли, по всей вероятности, в пятницу вечером.

— Из прежних подружек Тони я успел кое-кого разыскать. Например, первую школьную любовь. Ты ее выслушаешь? Она здесь.

— Пригласи.

Ваклев впустил худенькую молодую женщину, довольно высокую, с бледным лицом и коротко подстриженными каштановыми волосами. Ее тонкие губы были сжаты, точно у человека, который серьезно чем-то озабочен, прозрачные ноздри трепетали. Женщина не употребляла косметики (может быть, это теперь было модно), но на меня произвело неприятное впечатление ее мучнисто-белое лицо.

Предложив сесть, я сказал, что мы вызвали ее не на допрос — просто хотим знать ее мнение о Тони Харланове. Мы понимаем, что для нее этот разговор может быть неприятным, и поэтому еще раз просим нас извинить.

— Не извиняйтесь, для меня все уже в прошлом, — остановила меня женщина.

Горечь, с которой она произнесла это, не убедила меня в том, что все для нее в прошлом, но я промолчал.