Сам А. А. Лобачев был тоже ранен 7 сентября 1942 года, и их боевые пути с Рокоссовским окончательно разошлись.
Рокоссовский всегда помнил о своих боевых товарищах, с которыми довелось вместе идти по суровым фронтовым дорогам. И он, и многие генералы, с которыми ему довелось вместе воевать, не отсиживались в тылу, то и дело появляясь на передовой — часто из-за несовершенства средств связи. Потому-то и получали тяжелые боевые ранения, в отличие от некоторых будущих писателей-фронтовиков, в первом же бою получавших легкое ранение в левое предплечье или в мизинец левой руки, а потом всю войну обретавшихся в запасных частях.
Константин Константинович искренне жалел своих солдат и офицеров, которые нередко клали свои жизни понапрасну, в угоду наступательных амбиций Сталина и других членов Ставки. Как раз во время контрнаступления под Москвой соотношение безвозвратных потерь для Красной армии было наихудшим за всю войну. Согласно всем законам военного искусства после первых успехов в Московской битве надо было приостановить наступление, подтянуть тылы, подвезти боеприпасы, тщательно подготовить наступление, выявив слабейшие места у неприятеля, и бить в одну точку кулаком, а не растопыренными пальцами. Но Ставка упорно гнала войска вперед, не считаясь с потерями.
Уже после войны, когда Рокоссовский отдыхал на Кавказе, Сталин неожиданно вызвал его на свою дачу в Мацесте, где извинился за то, что маршалу два с половиной года пришлось провести в застенках. Поддавшись порыву, вождь вышел в сад и тут же наломал два букета роз — для Рокоссовского и его супруги. Константин Константинович на всю жизнь запомнил кровь на израненных шипами руках Сталина. Наверное, позже он вспоминал как о жертвах репрессий, так и о миллионах солдат, чья гибель была во многом на совести генералиссимуса. Тогда же Рокоссовский просто похолодел, догадываясь, что когда Сталин перед кем-то извиняется, это для адресата извинений обычно кончается очень плохо. Но обошлось.
В неопубликованной при жизни части мемуаров Рокоссовский критиковал Жукова и Ставку: