Рокоссовский. Терновый венец славы

В конце 1966 года Рокоссовский сидел в своем кабинете и работал над будущей книгой. Зеленое сукно стола, свет, падавший из двух окон, спокойная и привычная обстановка — все это настраивало на рабочий лад. Сегодня он писал с удивительным чувством свободы и легкости, еле поспевая за мыслью. Одна треть книги, над которой он работал уже около года, была готова, и он, словно предчувствуя, что не так много осталось времени ходить по этой земле, старался ее побыстрее закончить. Пройдено много разных дорог, остались позади победы и неудачи, встречи с известными и простыми людьми, трудные для понимания исторические события. Все это надо было вспомнить, обдумать и правдиво рассказать людям. Маршал был твердо намерен сегодня посидеть за столом пять-шесть часов, но вот незадача — напросился на встречу знакомый еще по войне корреспондент, который собирался у него взять интервью в связи с семидесятилетием. Не лежала у него душа к разговорам, но газетчик оказался слишком настырным, и он не мог ему отказать.

Как было условлено, через четверть часа корреспондент уже сидел у него в кабинете и, применяя свои журналистские приемы, пытался маршала разговорить. Задав несколько дежурных вопросов и получив на них короткие ответы, сотрудник газеты натолкнулся на нежелание маршала вести какую-либо беседу. Было заметно, что стоять у него сегодня над душой бесполезно и что, вопреки общему мнению о веселом нраве Рокоссовского, в этот раз у него не было настроения.

— Можно задать вопрос не для печати? — спросил корреспондент.

— Пожалуйста, только покороче.

— Как вы относитесь к Никите Сергеевичу Хрущеву?

— В основном, как к шуту.

— Теперь меняются взгляды, подходы к проведению тех или иных операций в Великой Отечественной войне. Оказывается, роль Хрущева, а теперь Брежнева в истории военного искусства недооценивались. Как вы на это смотрите?

— Очень просто.

— А именно?

— Создается впечатление, что войну выиграли люди, которые ели больше всего каши из котла победоносных армий.

— В чем теперь ваше счастье?

— В моих внуках. — Лицо Рокоссовского потеплело. На щеках пробился болезненный румянец. — Старший, Костя, становится взрослым… Уже начинает басить. Хороший парень. Младший внук Павлик пошел только что в первый класс. Теперь мы неразлучные друзья: вместе учимся, вместе играем. — Маршал вышел из-за стола, открыл дверь. — Павлик, иди сюда!

Когда к нему подошел вихрастый малыш, с большими моргающими глазами, с вымазанными в чернилах пухленькими щечками, дедушка словно захмелел от радости.

— Вот он, мой ученик. — Рокоссовский вытер платком щеки внука, который крутил головой, чтобы избежать этой неприятной процедуры.

— Павлик, кем ты собираешься стать, когда вырастешь? — спросил корреспондент.

— Прокурором, — серьезно ответил малыш.

— О-о, как ты высоко берешь! — улыбнулся маршал и, повернувшись к подошедшей дочери, сказал: — Ада, у нас с представителем прессы пропал контакт. Может, ты ответишь на его вопросы?

— С удовольствием, — усмехнулась она, поглаживая волосы сына.

— Отлично! Вот это идея! Превосходно! — воскликнул сотрудник газеты.

— Даже интересно знать, что думает обо мне моя дочь, — сказал Рокоссовский.

Несколько часов подряд задавал вопросы корреспондент учительнице французского языка Аде Рокоссовской (она сохранила добрачную фамилию).

— Как вы относитесь к известности маршала Рокоссовского?

— Для меня он прежде всего был и остается отцом, близким, любимым человеком, который чинил мои куклы, помогал мне решать задачи по алгебре, читал Пушкина, Байрона, Мицкевича, Есенина, учил ездить на лошади, понимать и любить природу. Таковы почти все отцы, но мой все равно кажется мне самым добрым, самым чутким, самым умным и веселым.

— Как вы считаете, какой нрав у вашего отца?

— Мой отец очень веселый, остроумный и неунывающий. Он умеет шутить, петь песни, которых знает великое множество. Причем он поет не только русские песни, но и польские, и литовские. Он очень уважает талантливых людей и бережно к ним относится.

— Вы можете привести пример?

— Пожалуйста. Во время боев на Днепре, обходя позиции, он услышал прекрасную мелодию украинской народной песни, которая лилась из окопа. Он дослушал песню до конца, а затем подошел к солдату. Отец поговорил с ним, записал его фамилию и пообещал, что после освобождения Киева он направит его учиться пению в консерваторию. Солдат пытался отказываться, неудобно, мол, ему перед товарищами, они будут воевать, а он поедет песни распевать. Но командующий фронтом сдержал свое слово: рядовой Кривуля был откомандирован на учебу в киевскую консерваторию. Узнали мы об этом случае спустя несколько лет после войны из письма самого Кривули, ныне солиста Ленинградской оперы. Немало отец сделал и для того, чтобы получил возможность учиться пению и сын полка, сейчас известный исполнитель русских народных песен Иван Суржиков.

— Как вы считаете, почему Константин Константинович к семидесяти годам сумел сохранить такую спортивную осанку и моложавый вид?