Роковая дама треф

– Да ведь это… – пробормотал Степан.

– Бог мой! – выдохнул Никита.

Ангелина молча перекрестилась.

Все трое узнали этого человека. Степан узнал того свирепого француза с обмороженным лицом, который с отрядом таких же оголтелых разбойников ворвался в охотничий домик, убил множество крестьян и едва не прикончил самого князя.

Никита узнал негодяя, который хладнокровно командовал его расстрелом… Глаза, которые видишь перед тем, как пули ударяют тебе в грудь и голову, не так просто забыть.

И Ангелина узнала эти карие маленькие глазки, этот бесформенный нос и низенький лоб, хотя думала, что увидит их снова лишь на том свете.

– Лелуп… – со стоном выдохнула она, и слезы хлынули из ее глаз. – Лелуп, умоляю!

Она протянула руки к Юленьке, которая рвалась к ней, но Лелуп отвернулся, загородил ребенка:

– Не тронь мою дочь!

* * *

Его дочь? Господи милосердный! Да с чего он взял?!

Было, было с чего. Значит, мадам Жизель сказала Лелупу, что дитя – дочь Ангелины, а он не смог убить ее, потому что высчитал срок рождения и решил… решил…

– Нет, нет! – Ангелина выставила вперед ладони.

– Да! – прорычал Лелуп. – Я знаю! Да! Ты была моей женщиной, ты зачала от меня и родила мне дочь!

– Ох… – не сказал, а выдохнул Никита, и это «ох», исполненное муки, уязвило Ангелину в самое сердце. Еще мгновение – и она потеряет его, едва отыскав, еще даже не вполне поверив, что он снова с ней. И не она одна! Юленька тоже потеряет отца!

Эта мысль придала Ангелине решимости, и, схватив Никиту за руку, она подтащила его к Лелупу. Юленька, завидев мать совсем близко, рванулась с такой силой, что Лелуп невольно разжал руки, но Ангелина, метнувшись вперед, успела подхватить девочку – и разразилась счастливыми рыданиями, когда маленькие, теплые ладошки вцепились в нее, а замурзанное, заплаканное личико ткнулось в то тепленькое местечко между шеей и плечом, где Юленька засыпала почти столько вечеров, сколько прожила на этом свете.

Она-то успокоилась мгновенно, все страхи отлетели от нее, как дым под порывом ветра, но Ангелина знала: еще не все беды позади! Протянула девочку Никите. Тот на миг опешил, отшатнулся, уставился на дитя с таким ужасом, что Степан закашлялся от смеха.

Юленька, насупясь и сунув пальчик в рот, взглянула на незнакомца. Ну что ж это такое! Мама куда-то пропала, и с Юленькой был этот страшный, противный… Потом мама наконец-то нашлась, но, едва обняв, спешит передать ее какому-то… нет, этот не страшный и не противный. У него так смешно шевелятся волосы под ветром, а что это там такое?

Юленька с любопытством потянулась к шраму на виске Никиты, и, лишь ощутив легонькое прикосновение крошечных пальчиков, он осознал, что уже держит девочку на руках.

Чуть откинув голову, Никита посмотрел на маленькое задорное личико. Дерзкие серые глаза глянули в другие серые глаза; затрепетали круто загнутые светлые ресницы; дрогнули уголки четко прорисованных губ; у обоих задрожали от затаенных улыбок крошечные ямочки на подбородке.

– Матушка Пресвятая Богородица! – прошептал потрясенный Степан. – Святой истинный крест! Ну вылитый, вылитый… Как две капли… – И, не договорив, утер невольную слезу.

– Это его дочь! – вскричала Ангелина, хватая Лелупа за руку и умоляюще заглядывая в щелочки темных, тоскливых глаз. – Разве ты не видишь?! Ну посмотри, посмотри!

Лелупа не надо было просить – он и сам не мог отвести взгляда от Юленьки, которая сосредоточенно оглядывала новое для нее лицо. И оно нравилось, нравилось ей! Вот она обвела пальчиком рот незнакомца. Никита засмеялся от щекотки и прихватил губами ноготок Юленьки, которая расхохоталась в ответ так звонко и радостно, словно множество лесных колокольчиков затрезвонило вокруг.

– Смеется, – шепнул Лелуп, как зачарованный. – У него смеется, а у меня плакала. Что ж… и впрямь его, что ли?

Ангелина уже не могла говорить, только медленно кивнула.

– Ну, – тяжело вздохнул Лелуп, – раз так… что ж! Стреляйте!

Глаза Никиты вспыхнули. Степан стиснул пальцы на рукояти сабли, но оба не двинулись с места, недоуменно глядя на Ангелину.

Лицо ее задрожало, слеза скатилась с ресниц – и вдруг тяжелое рыдание сотрясло тело. Тоска и счастье рвали душу, и было почти невыносимо глядеть без страха, впервые глядеть без страха в полумертвые глаза Лелупа.

Прощать – и принимать прощение…

Никита порывался сказать что-то, но не смог. Степан с досадою вздохнул:

– Так уж и быть, иди… ирод! Чего стал? Барин отпускает. Иди, ну! А то еще передумаем!

Лелуп смотрел исподлобья, веря и не веря. Резко повернулся, почти побежал, припадая на одну ногу, и вдруг дернулся, покосился по-волчьи через плечо – глаза тускло блеснули:

– Будьте вы все прокляты!

Никто не шелохнулся.

Лелуп безнадежно махнул рукой и побрел по дороге к Фонтенбло. Шел медленно, словно ожидая выстрела в спину, и трое – нет, четверо русских безотрывно смотрели ему вслед, пока могучая согбенная фигура не скрылась за поворотом дороги.

* * *

– Пошли и мы, что ли? А, ваше благородие? – подал голос Степан. – Беда, кони засеклись. И впрямь пешком придется…

Он был прав: загнанные кони никак не могли отдышаться. Пришлось идти.