Роковая красавица

Офицеры, судя по всему, чувствовали себя в цыганском доме совершенно свободно: громко говорили, смеялись, окликали цыганок. Но гораздо больше Илью удивило то, что и цыгане не чувствовали себя стесненными. Никто не готовился петь, не бежал за гитарой, не улыбался и не льстил гостям. Цыганки лущили семечки, зевали, не прикрывая ртов, почесывались, а Митро и братья Конаковы даже затеяли в дальнем углу, на подоконнике, карточную игру. Яков Васильевич сидел у стола спиной к гостям и негромко разговаривал с сестрой. Все вели себя так, словно в доме не было чужих людей. Недоумевая, Илья подошел к Митро, прикупающему к даме семерку:

– Слушай, чего это наши-то… Ведь вроде гаджэ в доме…

– Не обращай внимания, – отозвался тот. – Эти так любят, нарочно просят, чтобы мы петь не становились. Нравится им, что они здесь свои… Играть будешь? Нет? Ну так, сделай милость, не порть карту, у тебя глаз нехороший.

Илья, не споря, отошел, сел на пол возле дивана, взял в руки гитару и, делая вид, что поправляет настройку, прислушался.

– Так что же, Серж, ты решился окончательно? – спросил капитан Толчанинов. Он был старше других присутствующих офицеров, в черных гладких волосах блестела седина, около карих, насмешливо сощуренных глаз собрались мелкие морщинки. Илья знал, что Толчанинов уже давным-давно свой человек у цыган, что он приходит сюда запросто и иногда даже неделями живет в Большом доме, ночуя в нижней комнате на продавленном диване и никого этим не стесняя. Цыгане рассказывали, что в молодости Толчанинов был до смерти влюблен в солистку хора, дочь Глафиры Андреевны, красавицу Таню Конакову. Но Танюша отдала руку и сердце блистательному кавалергарду Налимову и укатила с ним в Париж. Толчанинов страшно мучился, бросил карьеру, пил запоем, чуть не застрелился, но потом, по выражению Глафиры Андреевны, «передурил» и страдания бросил. Затем грянула вторая турецкая кампания, Толчанинов носился со своей ротой по Балканам, бил турок, мадьяр, гуцулов, брал Плевну, мерз в Карпатах и форсировал Дунай. В Москву вернулся георгиевским кавалером, героем и законченным циником. Московские кумушки с воодушевлением кинулись сватать Толчанинову девиц, но тот ловко увертывался от женитьбы, говоря, что подобные развлечения ему уже не по возрасту и не по карману. На темном, сожженном загаром лице Толчанинова навсегда, казалось, застыло насмешливое выражение. При разговоре он то и дело поднимал ко рту длинную мадьярскую трубку, с наслаждением затягивался, выпускал дым, и речь капитана из-за этого казалась медленной.

– Решился давно, – улыбнулся Сбежнев. – Будь моя воля, увез бы Настю под венец еще на Покров. Но Яков Васильевич только сейчас дал согласие.

– И все же, mon ami, это опрометчиво, – пожал плечами Толчанинов. В его глазах блестела ироничная искорка, было непонятно – серьезен он или потешается. – Не хмурься, я говорю на правах старого друга и из искреннего расположения к тебе. Настя – хорошая девушка, великолепная певица, красавица – никто не собирается с этим спорить. Пожалуйста, забирай ее в Веретенниково, живи, сибаритствуй… Но жениться?.. Для чего подобные жесты? Зачем шокировать свет? Москва и так гудит после выходок Воронина. У него тоже шальная голова, но даже он не додумался сделать Зине предложение. А ей, разумеется, в голову не пришло этого предложения требовать. Я не хочу казаться старым занудой и долбить тебе прописные истины, но ты – дворянин, Сбежневы – известнейшая фамилия, старинный дворянский род…

– Большая честь, да нечего есть, – рассмеялся Сбежнев. – Финансовые дела мои, Владимир Антонович, возмутительно плохи. Московские барышни из благородных семейств предупреждены своими маменьками и опрометчивых амуров мне не обещают…

– Серж, не мели чепухи! – сердито отозвался Толчанинов. – Дела, в отличие от женитьбы, – вещь поправимая. Поедешь весной в имение, выгонишь управляющего, займешься хозяйством сам, выпишешь книги и журналы по сельскому хозяйству из-за границы… Через год-другой дела наладятся, и ты снова – выгодный жених. А Настя на это время с удовольствием составит твое общество. Она – славная девочка, и я даже понимаю тебя, мой милый, но… каждому свое.

– Да, а сорок тысяч? – рассмеялся молоденький Строганов. – Серж, поделись секретом! Господа, в самом деле, где можно взять сорок тысяч на выкуп хорошенькой цыганочки при таком отвратительном положении финансов?

– Никита, перестань, право, – улыбнулся Сбежнев. – Уж ты-то хорошо знаешь, откуда они взялись. Мы с тобой носились по всей Москве, занимая деньги.

– Сорок тысяч, боже правый! – усмехнулся капитан. – Яков Васильич, ей-богу, не продешевил. Как будто всю жизнь, старый леший, сватает своих красавиц за столбовых дворян.

– Будто и раньше не было таких случаев! – неожиданно вспыхнул Сбежнев, и сидящая рядом Настя обеспокоенно взяла его за руку. – Вспомни графиню Ланскую, вспомни Нащокину…

– М-м-м-гм… – неопределенно промычал Толчанинов. – Что-то не припомню, чтобы этих «графинь» водили с сужеными вокруг аналоя… Впрочем, вру. Был случай с Толстым-Американцем…