Роковая любовь (Нинон де Ланкло, Франция)

Услужливый дурак опаснее врага… Глупость мамаш причинила Нинон немало неприятностей. И без того она имела массу завистниц ее красоте, молодости, независимости. А тут еще пошли слухи, будто она совращает с пути истинного невинных девиц. Разговоры дошли и до королевского дворца. Кое-кому (не без участия оскорбленного герцога Ришелье) удалось убедить Анну Австрийскую, бывшую в то время регентшей Франции, что пора положить конец распутству «этой девицы». Королева-мать через своих приближенных предложила куртизанке добровольно уйти в монастырь кающихся девушек. Нинон возражала: во-первых, она не девушка, во-вторых, ей не в чем каяться. Но уж ежели королеве так хочется упрятать ее в монастырь, то она с удовольствием уйдет в обитель кордельеров (то был мужской монастырь, пользовавшийся самой дурной репутацией).

За столь вызывающую дерзость Нинон могло последовать суровое наказание, но у Нинон при дворе были не только враги и завистники, но и друзья и почитатели, которые умилостивили королеву.

Одним из таких друзей был знаменитый Конде, герцог Энгиенский. Когда он вернулся в Париж вскоре после битвы при Рокруа (1643), овеянный славой, Нинон стала для героя лучшей наградой. Герцог сходил по ней с ума, однако она прекратила связь с ним уже через несколько недель. Для такой пылкой красавицы герцог был любовником слишком величественным, а главное — слишком упоенным собственным величием.

«Его поцелуи замораживают меня, — жаловалась она. — Когда он подает мне веер, кажется, что вручает маршальский жезл».

Они расстались, но герцог продолжал любить Нинон и оказал ей немало услуг, в том числе — отвратил гнев королевы.

А между тем Нинон не просто так покинула его, а ради другого мужчины. Звали его маркиз Анри де Севинье, и в ту пору он был просто мужем Мари де Рабутен, но никто не знал, что в будущем она станет знаменитой писательницей, доведет так называемый эпистолярный стиль до высокой степени совершенства и даже в энциклопедии попадет. Но в ту пору очень многие писали красивые письма, Да вот та же Нинон! Причем самое смешное, что вдохновил ее на писательство тот же маркиз Анри де Севинье. Видимо, было в нем что-то такое… взывающее к эпистолярному жанру.

Из прелестных посланий можно очень многое узнать о «серьезной жрице любви», как называли Нинон. Редкостная все же была женщина!

Вот один образчик ее творчества. «Вы полагаете, многоуважаемый, что нашли неопровержимое доказательство, ставя мне на вид, что над собственным сердцем вы не властны: нельзя его подарить кому хочешь, и потому вы не свободны в выборе предмета влечения… Что за оперная мораль! Оставьте трюизм женщинам, которые всегда готовы оправдать свои слабости; им нужно иметь на что ссылаться. Это напоминает того доброго дворянина, которого описал Монтэн: когда его трепала подагра, он так сердился, что готов был закричать: проклятая ветчина!

Значит, все дело в сердечном влечении… Говорят, это сильнее меня… Можно ли управлять своим сердцем? Когда женщины приводят столь веские основания, то им не решаются возражать. Они даже так утвердили эти положения, что если бы кто захотел их оспаривать, то очутился бы в противоречии со всем светом. Но почему странные утверждения находят столько сторонников? Да потому, что весь свет заинтересован. Не замечают, что подобные извинения, далеко не оправдывая ошибок, укрепляют сознание своей неправоты; и не забывайте, что на судьбу ссылаются только тогда, когда дело идет о худом выборе. Упрекают природу, когда дело идет о беспорядочной склонности, и в то же время приписывают своему собственному уму всю честь разумной любви. Мы хотим оберегать свободу только для того, чтобы ее обманывать. Если же мы совершаем глупость, то нас вынуждает к тому неодолимая сила. Мы бы могли сказать о природе то же самое, что сказал Лафонтэн о счастье…

Добро создаем мы, а зло — природа. Мы правы всегда, неправа — лишь судьба.

Вы можете заключить, что я не соглашаюсь с суждением большинства. Любовь непроизвольна — это, разумеется, я признаю, т. е. мы не в состоянии предусмотреть или предотвратить первого впечатления, производимого кем-нибудь на нас. Но в то же время я утверждаю, что возможно — как глубоко бы ни казалось нам впечатление — его смягчить или вовсе парализовать, что дает мне право осудить всякую беспорядочную или позорную склонность. Как часто мы наблюдали, что женщины могли подавить охватившую их слабость, лишь только убеждались в недостойности предмета своей страсти. Сколькие из них побороли нежнейшую любовь и пожертвовали соображениями обеспеченности! Разлука, отъезд, время — все это лекарства, против которых никакая страсть — какой бы ни казалась она пылкой — не устоит: постепенно она ослабевает и, наконец, совсем потухает. Какой же вывод? Любовь сильна лишь благодаря нашей слабости.