Роковая монахиня

— После некоторого размышления мне стало ясно, что план, каким мы его сначала увидели, не имеет смысла или, скорее, он скрывает этот смысл. Когда мы смотрим на путаницу линий, то мы догадываемся, что это план, но мы не в состоянии определить, что он означает. По виду бумаги, по буквам, которые то тут, то там стоят под линиями, я могу с достаточной уверенностью утверждать, что этот план был нанесен на бумагу в семнадцатом столетии, а именно в первой его половине, то есть в то время, когда это строение было еще женским монастырем. Так вот, я нашел одну старую хронику, в которой монастырь упоминается как раз в это время довольно часто и довольно неодобрительно. Вы знаете, что тогда о некоторых монастырях говорили весьма странные вещи. Так и моя хроника сообщает об этом монастыре много интересного, но в целом мало лестного. Если наше предположение, что найденная бумага представляет собой какой-то план, верно, то он вполне может обозначать некие секреты старого здания, но умышленно запутан, чтобы сделать его непонятным для посторонних. Еще одно соображение укрепило меня в моей догадке. Портал, разборку которого вы сегодня начали, находился ведь в одной из внутренних частей здания?

— Совершенно верно. Он украшает вход соединительного крыла между северной и южной частью постройки, а именно фасад, расположенный напротив так называемого троицкого двора.

— Хорошо. Вы, наверное, обратили внимание на то, что этот портал своей верхней частью достает до третьего этажа, так что до голов отдельных фигур можно без труда дотянуться из окон этого этажа.

— Конечно. Да мы можем сами посмотреть.

— Погодите, этого можно не делать, будьте уверены, так оно и есть. Итак, головы некоторых фигур, в том числе и святого Иакова, могут быть без усилий сняты, если они отделены от туловища. Значит, в искусно сделанное углубление можно спрятать бумагу.

— Так вы думаете…

— Разве я сразу вам не сказал, что это не свежий разлом? Таким образом, я был совершенно убежден, что за бессмысленными каракулями нашего плана скрывается какая-то тайна. Но как до нее докопаться? Я должен был все тщательно взвесить, прежде чем применять какой-либо химический реагент, поскольку не исключена была возможность все испортить. В качестве исследователя старинных грамот я часто имел возможность знакомиться с достойными восхищения, многообразнейшими и остроумнейшими средствами тайнописи средневековья. Мне известны многие подобные рецепты. Важную роль среди них играют симпатические чернила. И простейшей разновидностью их являются такие, при использовании которых написанные строки после высыхания становятся невидимыми и проступают снова лишь тогда, когда бумагу нагревают. Здесь о такой разновидности не могло быть и речи, потому что наш план и без того весь испещрен линиями. Ну а не возможен ли противоположный вариант? Когда при нагревании исчезают ненужные и запутывающие линии, а остаются только нужные? Это был эксперимент, который я мог провести, не опасаясь за сохранность нашей находки. Так вот, мой дорогой друг, я провел этот эксперимент, и он полностью удался. Не хотите ли взглянуть?

Доктор Хольцбок достал небольшую керосиновую лампу и зажег ее. Затем он приложил бумагу к стеклу лампы. Мы молча ожидали в опускающихся сумерках, которым противостоял лишь робкий свет маленькой лампы. Через несколько минут я начал замечать, что некоторые линии стали бледнее и наконец исчезли совсем, остались лишь отдельные контуры.

— Настоящий план, горизонтальная проекция, — сказал я.

— Теперь ваша задача состоит в том, чтобы прочитать его, — ответил доктор.

Я мгновенно сориентировался.

— Здесь у нас троицкий двор, здесь обходная галерея, вот это церковь, а из ризницы идет… что это? Этим линиям не соответствует ни одно строение, это должно быть… да, без сомнения это подземный ход, который ведет из монастыря.

Архивариус был вне себя от радости, что его предположения подтвердились. Я тоже был возбужден: мне казалось, будто это открытие связано с моими ночными впечатлениями. Но рассказать о них доктору меня удержала какая-то боязнь. Я всегда остерегаюсь много говорить о событиях, которые находятся еще в стадии развития, потому что… боюсь сказанного слова! Слово могущественнее, чем полагает наше обыденное сознание, и оно влияет на будущее таинственным и неотвратимым образом. Однако доктор Хольцбок, видимо, все же заметил, что во мне что-то происходит, так как спросил меня почти озабоченно:

— Что с вами, у вас такой странный вид?