Роковая монахиня

По воле случая Константин и Гидо уже по дороге домой встретили единственного служителя музея, который, будучи навеселе, после долгих уговоров согласился наконец за несколько золотых монет сообщить необходимые сведения. Под большим секретом служитель поведал, что этот, как он выразился, экземпляр, являлся восковой копией дамы, которая называлась Мария фон Мюнцерберг.

— И она жива? Где она живет? — воскликнул Гидо в крайнем возбуждении.

— Примерно через неделю после того, как ее копия была готова, а ее заказал у моего хозяина жених этой особы, — продолжал уже плохо державшийся на ногах служитель, — она, к сожалению, вдруг исчезла, и о ней стали ходить слухи, от которых у каждого, кто видел эту фигуру, мороз пробегает по коже.

— Какие слухи?

— Говорят, что она была казнена… Однако, дорогой господин, что с вами? Может быть, она была вашей родственницей?

— Нет! — проговорил потрясенный Гидо, взяв себя в руки. — Меня лишь поразил роковой смысл сказанного вами… А была ли она виновата? За что отняли жизнь у этого ангельского создания?

— Виновата или не виновата, кто теперь разберет? Рассказывают, что это было однажды ночью в комнате, обитой черной материей, где над ней вершили суд одетые в черное мужчины с закрытыми черным флером лицами. В одну дверь впустили ее, в другую — палача. Говорят, ее посадили на табурет в середине комнаты, а затем палач по приказу черных мужчин, который он поначалу не хотел выполнять, отрубил ей голову.

— Ну, это звучит совсем как сказка, — воскликнул Константин. — К тому же я вспоминаю, что однажды я читал нечто подобное, кажется, о палаче из Ландау, к которому приехали ночью, заставили сесть в карету и повезли с завязанными глазами, потом вели вверх и вниз по лестнице, пока не добрались до комнаты, где все выглядело и происходило именно так, как вы описали.

— Эта история, — возразил служитель музея, — рассказана самим палачом. По всей вероятности — она подлинная.

— Вряд ли! — усомнился Константин. — Или я сильно ошибаюсь, или то, о чем я читал, происходило очень давно…

По дороге домой разговор велся в основном об услышанной истории. Константин выразил сомнение в ее достоверности уже потому, что тайное убийство гораздо проще и надежнее осуществить безо всяких околичностей, чем устраивать такой однозначный по своей мрачной торжественности спектакль.

— Да это сказка, всего лишь сказка, — проговорил, снова оживившись, Гидо, — сполна оплаченная парой луидоров и не стоящая того беспокойства и волнения, которые она у меня вызвала.

Друзья Гидо, знавшие, что он всю зиму собирался провести вместе с ними в городе, были чрезвычайно удивлены, когда неожиданно получили от него на следующее утро карточки, извещавшие о его отъезде. Особенно странным это показалось Константину, который сразу же поспешил на квартиру своего друга. Однако тот уже уехал утренним дилижансом…

Месяц спустя Константин получил следующее письмо: «Вам, дорогой друг, я должен был бы оставить объяснение моего столь неожиданного исчезновения. Я до сих пор упрекаю себя, что не сделал этого. Ах, каких только упреков, горьких упреков я себе не делаю!.. Вы, наверное, помните, как мы расстались в тот вечер, и догадываетесь, что тогда передо мной возник вопрос: а действительно ли была сказкой та история, которую мне преподнесли? В моей душе поднялась настоящая буря, и если безумием является предположение, что я где-то смогу найти прообраз той восковой фигуры, то это письмо Вам пишет безумец. У меня едва хватило времени разослать прощальные карточки, настолько сильно было стремление тотчас же броситься на поиски… Смена обстановки подействовала на меня благоприятно. Я это почувствовал сразу, — чувствую и сейчас в моменты просветления. Печально лишь, что это настроение бывает редко, а все остальное время я посвящаю своим странным поискам!

Вот что может произойти с человеком всего за один вечер! Объясните мне это явление, это внезапное возникновение какой-то внутренней силы, влекущей меня и бросающей в разные стороны, силы неожиданно извергнувшегося вулкана, который потухнет, возможно, не раньше, чем превратится в пепел мое бедное сердце!

И еще одно! Если Вы меня простили, то сделайте, пожалуйста, так, чтобы меня простили и наши общие друзья. Жюли Вы можете сообщить все, что знаете. В свое время вы все, вероятно, снова услышите обо мне. Я пишу „в свое время“ и не знаю, придет ли оно когда-нибудь!