Роковая монахиня

Я охотно принял это предложение и прошел в столовую, где сел за свободный конец длинного стола и где меня, как старого знакомого, сердечно приветствовал пожилой сухопарый официант. Поглощая с большим аппетитом ужин, я наблюдал за сидевшей напротив меня компанией охотников, которые после краткой паузы, вызванной моим появлением, возобновили свою оживленную беседу. Некоторых из этих господ я помнил еще по прежним временам, большинство же было мне совершенно незнакомо. А одного из них я напрасно искал глазами, хотя несколько раз слышал, как называли его имя, а свободный стул, перед которым на столе стояла полупустая бутылка вина, позволил мне предположить, что он тоже здесь и вышел лишь на минуту. Этот человек был когда-то драгунским офицером, но уже давно оставил службу. Он имел звание ротмистра, был богатым землевладельцем и жил недалеко от одного из нижнерейнских городов. Ему было около сорока лет, еще моложавый и статный, он отличался высоким ростом, пламенным взором и, как можно было судить по его увлекательным рассказам о своих приключениях в Италии, Испании и Франции, не менее пламенным сердцем.

Несколько лет назад этот ротмистр, хозяин и я сидели как-то теплым августовским вечером вместе и коротали время за дружеской беседой; одна за другой пустели бутылки, и зал заполнялся облаками голубоватого табачного дыма. Потом дошла очередь и до пения. Ротмистр имел прекрасный голос — звучный баритон и был очень одарен в музыкальном отношении, но пел, правда, как истинное дитя природы, и его девизом, к сожалению, было: чем громче, тем лучше. Я сел за старое разбитое фортепиано, и песни полились в самом своеобразном чередовании. Мы исполняли, как могли, народные, студенческие и охотничьи песни, мелодии которых я помнил и мог воспроизвести на инструменте. Хозяин спел ужасно сентиментальный романс, в котором егерь спрашивал свою «девоньку», хотела ли бы она стать его «женой-егершей». Под бурные аплодисменты он затем встал, подошел к своей супруге, которая сидела вместе с незнакомой мне стройной девушкой в углу комнаты, крепко расцеловал ее и вытер выступившие у него на глазах слезы. Тем временем стало уже поздно — над правым берегом, на той стороне, небо потемнело. Напоследок решили исполнить песню Гейбеля «Пришел май». Ротмистр поднялся и встал слева от меня. И в то время когда он удалым голосом пел, а я ему аккомпанировал, я смог заметить, взглянув направо, что добрая хозяйка, несмотря на шум, успела уже задремать. Но рядом с ней сверкала пара чудных темных глаз, которые, однако, были обращены вовсе не на меня, а на ротмистра. Хозяин сидел позади нас и усиливал художественное воздействие музыки тем, что во время припева отбивал такт мощными ударами по столу, от чего даже подскакивали бутылки и стаканы. Песня закончилась, и хозяин моментально уснул на своем стуле, но тут же был разбужен проснувшейся тем временем супругой и уведен в спальню. Прекрасная слушательница удалилась; я тоже почувствовал себя слишком утомленным избытком эстетических впечатлений. «Доброй ночи, ротмистр», — сказал я и пошел в свою комнату.

Вот с этим-то ротмистром я бы охотно встретился снова. Но поскольку свободный стул так и остался незанятым, я не стал больше ждать и покинул зал. Хозяйка окликнула меня и сказала, что мне приготовлена комната номер 19 на верхнем этаже, правда, не с видом на Рейн, но по-другому не получалось.

Разочарование, которое я испытал вначале, сильно испортило мое настроение. Однако слова хозяйки подействовали как целебный бальзам. Дело в том, что я, надо сознаться, немного суеверен. Начиная с определенного момента в моей жизни — я всегда помню о нем, но сейчас не об этом речь, — я внушил себе, что число 19 приносит мне счастье. Правда, до сих пор оно доставляло мне скорее неприятности и даже самым теснейшим образом связано с наиболее драматичным моментом в моей личной жизни. Впрочем, если кто-нибудь воображает, что опыт и доводы рассудка могут хоть чем-то противостоять суеверию, тот плохо знает его природу, потому-то я и поймал себя на том, что все мое скверное настроение вдруг улетучилось, когда я услышал номер своей комнаты. Я пожелал хозяйке доброй ночи и со свечой в руке поднялся на верхний этаж. Дверь в номер 19 была лишь притворена, через щель пробивался свет, и когда я, предполагая, что там была служанка, открыл ее, до меня донесся мужской голос.

— Какая ты жестокая, — услышал я, — едва мы прибыли в твой родительский дом, откуда уехали молодоженами — а ведь женаты мы уже почти вечность, целых шесть месяцев, скоро и серебряная свадьба, — как ты сразу оставляешь своего престарелого супруга, которому ты должна быть надеждой и опорой.