Роковая награда

Поднялся шум, там и сям слышались беспорядочные выкрики.

– Тихо, товарищи! – громко скомандовал Рябинин. – Отвечу. Не будем искажать суть вопроса. Нам комиссары из комсомола не нужны. Убежден, политикой заниматься надобно вне работы. Старые рабочие – мастера своего дела, им и руководить бригадами. Молодые пусть учатся, а чтобы вас не зажимали, товарищ Лабутный, трудитесь наравне со стариками. И еще. Мой приказ: в рабочее время никаких комсомольских, профсоюзных и иных дел. Исключение – распоряжение директора, не меньше! Я сам комсомолец, но пора митингов прошла. Остальные вопросы – по окончании рабочего дня, в моем кабинете. Благодарю за внимание.

Андрей направился к своей зеленой двери. Сергунов шел следом. Они вошли в кабинет, мастер затворил дверь и уселся напротив начальника:

– Уф! Задали вы им работенку, Андрей Николаевич! Весь обед будут шебуршить. А решение правильное. И, смею сказать, неординарное для комсомольца…

– Готовьте приказ, – прервал его Рябинин, – комсу разделите равномерно по всем бригадам, ершистых разведите в разные стороны. Кто самый опытный в заготовительном?

– Дегтярев.

– Дегтярева – бригадиром, Лабутного – к нему… Что с обедом, Николай Серафимович?

– Обед, Андрей Николаевич, носят с кухни по цехам. Вам занесут, я распоряжусь.

– Спасибо, можете идти.

* * *

После обеда зазвонил телефон. Трубка отозвалась голосом Свищова. Он оповестил Рябинина о выделении комнаты и об экипаже, который будет ждать его в семнадцать ноль-ноль для переселения.

Затем позвонил Трофимов и со смехом рассказал, как быстро распространяются по заводу слухи, похвалил смелое начинание. Суп с отрубями и пшенная каша камнем лежали в желудке – Андрей с трудом отвечал директору.

Явился Сергунов с нарядами, терпеливо объяснил, что к чему, указывая, где подписать. Рябинин вдумчиво читал и подписывал бумажки.

Зашел Ковальчук – сообщил о заседании завкома, назначенном на шестнадцать ноль-ноль. Андрей записал информацию в голубом служебном блокноте.

К концу рабочего дня явился неизвестный молодой человек, оповестил о заседании ячейки комсомола, назначенном на шесть вечера. И это пометил Рябинин в голубом блокноте.

Глава VI

Удар рынды в три часа пополудни означал конец рабочего дня. Андрей облегченно вздохнул, подождал четверть часа и вышел в цех.

Он прошелся меж верстаков, зашел в заготовительный, осмотрел еще теплые машины и горы напиленных досок. Затем заглянул в раздевалку, присел за стол, на котором в беспорядке были разбросаны костяшки домино.

Это и есть его рабочее место, плацдарм для новой жизни. Андрею стало немного грустно. Что он знал об этой жизни? Неизвестно.

Рябинин тяжело вздохнул: вспомнил о матери и об отце, о милом, существующем для него только в грезах, Петербурге и своей жизни последних восьми лет. Многое повидал он за эти годы. А сказать проще – кровь, надежды и разочарования. И вот теперь снова надежда. И страх разочарования. А еще тот Большой страх, вечный, загнанный в глубину души, недремлющий. Бдительный страх.

Он возник в морозном ужасном марте 1920-го, в белопотолочном, заформалиненном госпитале Иркутска…

– …Очнулись, товарищ Рябинин? Славненько!

Очкастый, небритый доктор.

«Рябинин?.. Кто таков Рябинин?.. Где я?»

И боль в груди.

А доктор все щебечет:

– Я сразу сказал: выкарабкается. Вы – счастливчик. Весь ваш полк истребили каппелевцы, вы единственный остались в живых.

– Где я? – вопрос стоил нечеловеческих усилий.

– В госпитале. Не помните ничего? Хм, неудивительно – такое ранение! Вас и опознали-то по документам в полушубке.

«Полушубок! Теплый новенький тулупчик, снятый с убитого красного командира…»

Вот тут он и пришел, Большой страх. «Значит, там были документы! Как там его? Рябинин! Боже мой, святые заступники, не забыть бы! Главное – не спать, а ну как случится бред? А в бреду… Ротмистр Зимин, помирая, честил на чем свет стоит всех этих красноперых да комиссаров… А может, уже?.. Да нет, иначе давно бы к стенке поволокли… Впрочем, так лучше – в беспамятстве, без мучений… Рябинин… Рябинин!..»

А ночью пришли кошмары. Безликие кричащие существа твердили одно: «Кто ты? Кто?»

И было утро, и молоденькая санитарка, вкус клюквенного компота на губах, и ее спасительный вопрос:

– Как чувствуете себя, Андрей Николаевич? – Ласково так спросила, улыбчиво, и на душе полегчало.

Следующей ночью ему приснился его командир, генерал Каппель. Был он, как в тот, последний их день, – в солдатской шинели с поднятым воротником, задубелое от морозного ветра лицо покраснело, глаза грустные. «Кончено, Миша. Нет ничего, даже чести скоро не останется. Сотрут ее из памяти людской. Попробуй выжить». Повернулся Владимир Оскарович и пошел в пургу: руки в карманах, в стоптанных валенках. Уходила в небытие легенда и слава белого воинства…