Роковая ошибка княгини (СИ)

– Авдеев, лучше расслабьтесь, – пряча улыбку, произнесла Марина. – Тогда, обещаю, будет не так больно.

Его крики, раздававшиеся по всей больнице, разбудили бы даже покойника, что уж говорить об офицере Владимирцеве, который был скорее жив, чем мёртв. Он открыл глаза и сразу же зажмурился от яркого света лампы, бьющей в лицо.

– Я сейчас уберу, – чей-то голос над его головой, незнакомый, женский. Мелькнули белые полы халата, светлые волосы. Должно быть, Вера. Вторая медсестра, которая раньше приходила к нему, до того, как её сменила Александра… Саша… Сашенька…

Владимирцев улыбнулся против воли и вновь открыл глаза, когда Вера погасила лампу и включила торшер, что стоял на столе.

– Как вы? – тихонько спросила она.

– Где… где Саша? – вместо ответа произнёс Владимирцев и вновь поморщился от нестерпимой боли, сковавшей его левую ногу.

– Саша… спит, – негромко ответила Вера. – Она весь вечер просидела подле вас, ждала, пока вы очнётесь… выбилась из сил, бедняжка.

– Я хочу её видеть, – вроде бы не настойчиво, а скорее жалостливо произнёс Владимирцев, будто доверял Вере свою самую большую тайну. Та смилостивилась, улыбнулась кое-как, и кивнула.

– Я её разбужу и позову к вам, но для начала скажите – как вы?

– Хорошо, вот только голоса какие-то вокруг… Это у меня в голове или и впрямь кричит кто?

– Какой-то буйный пациент, – Вера пожала плечами. – У нас в этом крыле часто кричат. Вам не нужно ничего? Попить, быть может? Или лекарство?

– Сашу… пожалуйста, позови ко мне Сашу… мне кроме неё в этой жизни уже ничего не нужно… – прошептал Владимирцев и вновь закрыл глаза. Ему снился какой-то сон. Впрочем, он сам затруднялся сказать, сон ли это был, или его фантазия. Такая яркая, обжигающая своим теплом фантазия, где они – вместе, рука об руку, идут по зелёному лугу, залитому солнечным светом. Она рядом с ним, такая улыбчивая и весёлая, смеётся. А он – на ногах, и даже не хромает. И вот, он припадает на одно колено, то самое болезненное левое колено, срывает для неё цветы и говорит, что любит и будет любить её до конца жизни. А она ничего не говорит в ответ, но на губах её улыбка. Лёгкая, скромная улыбка. Так всегда улыбается одна лишь она, и никто в целом мире.

Владимирцев не знал, сколько пролежал в таком состоянии, но в себя пришёл, лишь когда почувствовал, как на лицо его капают чьи-то горячие слёзы.

– Саша…? – он открыл глаза и увидел то, что так хотел увидеть вот уже столько времени – её красивые, рыжие волосы… И волос таких тоже ни у кого в целом мире не было. Господи, как он любил её! – Сашенька, прошу вас, не плачьте…

– Простите, Владимир Петрович, это я от радости, – прошептала она и, не сдержавшись, обняла его за шею и разрыдалась на его груди. Владимирцев, однако, в этот прискорбный момент почувствовал себя счастливейшим человеком. Просто потому, что мог вот так запросто обнимать её теперь, поглаживать своей рукой её спину, её рассыпавшиеся по плечам локоны, такие мягкие, такие красивые…

– Саша, – тихонько позвал он. – Вы ведь это сделали, правда? Я жив… значит, у нас получилось?

Он хотел услышать положительный ответ больше всего на свете, но Саша больше ни слова не могла сказать и продолжала беззвучно плакать, прижимаясь к его груди.

– Я знал, я верил, я не сомневался в вас, – прошептал он, перебирая её волосы. – Я ещё с самой первой минуты, как увидел вас, сразу понял, что смогу вам довериться! Сашенька, простите меня, я вёл себя недостойно офицера, недостойно мужчины! Мне так безумно стыдно за это, вы и представить себе не можете. Но я клянусь, я исправлюсь! Теперь непременно исправлюсь, вот увидите! Теперь мне есть, ради чего жить, ради чего бороться.

"Прошу тебя, пожалуйста. не говори ничего, не говори мне этих слов!" – заливаясь слезами, беззвучно молила его Саша, прекрасно понимающая, что после них прежними их отношения не станут уже никогда.

– Вы – мой светлый ангел, Сашенька, – произнёс Владимирцев, когда она подняла на него свои заплаканные глаза. – Я люблю вас. В вас одной теперь моя жизнь!

***

Сначала Мишеля несказанно удивило то, что не было боли, какая неминуемо должна была появиться после ранения. Но он ничего не почувствовал, вообще ничего. А уж потом, переведя растерянный взгляд на Матея Кройтора, он удивился ещё сильнее, заметив расползающееся по его груди кроваво-красное пятно. Кройтор выронил свой наган, рухнул на колени, зажимая рукой простреленную грудь, а затем упал на пол, остекленевшими глазами уставившись в потолок.

– Миша, что ты наде… – Владислав Дружинин оборвал себя на полуслове, а Мишель покачал головой.

– Не я стрелял.