Роковая перестановка

Вспоминая те последние недели августа, Руфус впервые подумал, что он так и не выкупил ту цепочку. Возможно, она все еще там. И стоит, наверное, фунтов пятьсот. Родителей уже нет на свете, они оба умерли в течение одного года пять лет назад. Они были немолоды, приближались к сороковнику, когда родились он и его брат. Если мать и расстроилась из-за цепочки, она ему об этом не сказала.

Деньги он отдал Эдаму и Вивьен, но с условием, что какая-то сумма будет потрачена на вино. Зато Зоси сохранила свое кольцо. Через день или два на пальце появилась чернота, и она стала снимать его, когда мыла руки. Кольцо часто находили на краю кухонной раковины, или в ванной, или еще где-то, чаще всего на кухне среди прочей утвари.

Руфус попытался вспомнить, когда Эдам вместе с Зоси поехал в Лондон продавать гарнирные ложки, ликерные рюмки и кувшин с маской. Не тогда, а ближе к концу августа — Эдам отказывался ехать в Лондон из-за дикого страха случайно столкнуться с родителями. Руфус говорил, что он ведет себя как «антипод»,[78] который просит своего соседа, уезжающего в отпуск в Лондон, передать привет его кузине или подруге, если он случайно встретит их на улице. Но доводы о том, что в Лондоне живет почти девять миллионов человек, что он поедет в Хайгейт, а родители живут в Эджваре, на Эдама не действовали. Он хотел поехать, ему нужны были деньги, однако он постоянно откладывал поездку. Руфус не позволял себе заниматься тем, что отец называл «переделками». Глупо было сожалеть и говорить себе: «Ах, если бы я не поехал».

Путешествие в Лондон со всеми его последствиями состоялось значительно позже, почти в конце августа.

* * *

Руфус дергался и нервничал, он не доверял Эдаму. Эдам был одним из тех, кто при стрессе разваливается на куски. В экстренной ситуации такие люди бесполезны. Достаточно взглянуть на то, что произошло в последнее утро, когда пришла почтальонша. Эдам уже был в панике — он вообразил, будто перед рассветом слышал у дома шаги, как будто кто-то ходил вокруг, и, вооружившись заряженным дробовиком, стал преследовать этого невидимку. Ружье снова оказалось у него в руках, когда в окне промелькнула красная рама велосипеда, и крышка почтового ящика дважды клацнула. Он паниковал. Истерика пузырилась в нем и выплескивалась наружу.

Руфус велел себе сохранять спокойствие — во всяком случае, он не принадлежал к тем, кто в страхе подпрыгивает, когда звонит телефон. А вот сегодня подпрыгнул. Его регистраторша тщательно отбирала звонки, которые можно переводить на него, когда идет прием, но если Эдам стал упрашивать ее, убеждая, что дело срочное…

Эдам никогда не отличался самостоятельностью, не мог в одиночестве противостоять чему-то, просто не был способен на это. Он нуждался в постоянной поддержке, а потом отворачивался. А еще ему не хватало терпения. Какой он со своей дочерью? Руфус не мог представить; он видел того Эдама, каким тот был в девятнадцать, когда в Отсемонде тащил по лестнице люльку, даже ни разу не заглянув в нее; того Эдама, который любил Зоси и мог спокойно слушать, как она рассказывает, будто он хочет жить с ней здесь, в Райском саду, а потом заорать на нее, если она начинала плакать:

— Заткнись, иначе я прикончу тебя!

Руфус держал себя в руках, он уговаривал себя сохранять спокойствие и хладнокровие, быть оптимистом; только вот полностью контролировать эмоции ему не удавалось. Он перепутал карты и собрался сообщить миссис Хитченс, что у нее все симптомы менопаузы, но потом поднял голову и обнаружил, что разговаривает с девушкой не старше двадцати восьми.

Эдам позвонил около часу, и к этому моменту Руфус уже перестал надеяться, что день пройдет удачно.

— Сожалею, но мне пришлось сказать им, что я ездил в Грецию с тобой. Они хотели знать, где и с кем я был, раз меня не было в Уайвис-холле. Мне пришлось сказать. Я просто ничего не мог придумать.

— Большое тебе спасибо, — произнес Руфус.

— Ирония в том, что после того как я написал заявление, я позвонил отцу и спросил, что именно он рассказывал обо мне в полиции. Оказалось, он не говорил о том, что я был в Греции.

— Ты это называешь иронией, да? — Сестра уходила на обед. Руфус подождал, когда за ней закроется дверь. — Ты без малейшей необходимости втянул меня в это дело. Почему, черт побери, ты раньше не позвонил отцу?

— Я об этом не подумал, поэтому и не позвонил. И почему бы тебя не втянуть, в конце концов? Я не понимаю, почему должен один нести это бремя.

— Ты ее пристрелил, вот почему. Ты выстрелил из проклятого ружья.