Роковая привязанность

— Когда мне было десять лет,— сказал Джон,— мой отец приехал в Лондон, где бывал довольно редко. Известие о его визите попало в газеты, потому что экспедиция получила освещение в прессе. Моя мать весь вечер уверяла меня, что отец не пожелает увидеться со мной. Я из любопытства послал в отель телеграмму с сообщением о моей смерти и стал ждать результата. Думаю, ты представляешь, какой поднялся переполох. Мать залила слезами весь дом, она говорила, что не представляет, кому могла прийти в голову такая жестокая шутка. Отец без колебаний взял меня за шиворот и выпорол до полусмерти. Я никогда не простил ему этого; если бы он не пренебрегал мною долгие годы, я бы не отправил ту телеграмму. На самом деле он наказал меня за свой собственный грех.

Джастин с трудом проглотил слюну.

— Но ты не пренебрегал мною.

— Пренебрегал — после того, как ты не ответил на мои письма. Джон прислонился к другой скале и сделал затяжку; кончик сигареты заалел в темноте.

— Джастин, я должен знать. Почему ты решил, что я убил твою мать?

— Я... я знал, что она изменяла тебе.

Джастин подался вперед, закрыв на мгновение глаза. Он отчаянно пытался объяснить свои эмоции десятилетней давности.

— Я знал о ваших ссорах и не мог любить вас обоих. Я словно попал на войну и был вынужден встать на чью-то сторону. Я выбрал твою, потому что ты всегда находил время для меня, был сильным, добрым; я восхищался тобой больше, чем кем-либо другим. Когда она умерла, я... я не винил тебя, я знал, что это было справедливо, правильно, я никому ничего не сказал — даже тебе, потому что демонстрировал своим молчанием мою преданность тебе. После твоего отъезда в Канаду и долгого молчания я решил, что я ошибся, и со временем возненавидел тебя настолько сильно, что позвонил в отель, когда ты вернулся в Лондон.

Он замолчал. Внизу волны накатывались на гальку, глухо разбивались о черные утесы.

— Джастин,— сказал Джон,— я не убивал твою мать. Это был несчастный случай. Ты должен поверить мне, я говорю правду.

Джастин медленно повернул голову и посмотрел на отца. Они надолго замолчали.

— Почему ты решил, что я убил ее, Джастин?

Вечер был безветренным, тихим; мужчины замерли под темным небом. На мгновение Джастин испытал сильное желание сказать правду, затем укоренившаяся за десятилетие убежденность пробудила в нем осторожность, он неопределенно пожал плечами, отвернулся, посмотрел на море.

— Наверно,— произнес он,— потому что я знал, что вы постоянно ссорились; я чувствовал, что ты ненавидишь ее достаточно сильно, чтобы убить. Я был растерянным, запутавшимся ребенком. Ничего не знал определенно.

Действительно ли отец испытал едва заметное облегчение, или это лишь показалось Джастину? Юноша насторожился, сомнения терзали его душу. Мозг Джастина требовал: я должен знать правду. Не могу оставить вопрос без ответа. Я должен все выяснить до моего отъезда в Канаду, подумал Джастин. Вслух он произнес:

— Вернемся в дом? Мне стало холодно, я забыл надеть свитер. Мэриджон и Сара нас, верно, уже потеряли. 

III

Было уже поздно, когда Джон возвратился в комнату; Сара, открыв в темноте глаза, посмотрела на светящиеся стрелки часов. Они показывали половину двенадцатого. Она подождала, притворяясь спящей; Джон лег в постель рядом с девушкой, и она ощутила прикосновение его тела. Он вдруг утомленно вздохнул; Саре захотелось обнять его и спросить: «Джонни, почему ты не сказал мне об анонимном телефонном звонке? Ты поделился со мной ужасными слухами, которыми обросла смерть Софии, так почему не сказать мне о звонке? Почему после того как Мэриджон заявила, что звонил Джастин, ты отправился в комнату, где стоит пианино, и принялся играть пустое напыщенное рондо Моцарта, которое, как мне отлично известно, ты не любишь? И почему Мэриджон больше ничего не сказала тебе, а ты ничего не сказал ей? Беседа должна была начаться, а не закончиться. Все так странно, загадочно, я хочу многое понять и помочь...»

Но она ничего не сказала; ей не хотелось признаваться в том, что она спустилась по лестнице и подслушала их беседу через закрытую дверь. Вскоре она услышала ровное дыхание заснувшего Джона; шанс поговорить с ним был упущен.

Когда она проснулась, внизу снова звучало пианино; косые лучи солнца проникали сквозь шторы в комнату. Сара приподнялась на кровати. Часы показывали начало десятого. Выйдя в коридор, она услышала фортепьянную музыку более отчетливо и, охваченная растерянностью, поняла, что Джон снова играл Моцарта. Быстро приняв ванну, Сара надела слаксы, рубашку и осторожно спустилась в музыкальную комнату.

Он исполнял минуэт из тридцать девятой симфонии; помпезные, полные пафоса аккорды звучали нарочито громко, придавая интерпретации гротескный оттенок.

— Привет,— непринужденно произнесла она, входя в комнату.— Я считала, что ты не любишь Моцарта. Дома ты никогда не играл его вещи.

Она остановилась, чтобы поцеловать его в макушку.

— Откуда вдруг такая страсть к Моцарту?