Роковая строка Памеджаи

И вот наступил счастливый миг, когда все семейство камнереза было доставлено на лодке к розовым скалам на берегу священной реки. Когда они приближались к берегу, им показалось, что скалы эти обыкновенные и гора обыкновенная. Их внимание привлекали только гигантские статуи, стерегущие вход в святилище. Может быть, все казалось обыкновенным оттого, что солнце еще не взошло и нежные краски раннего утра еще не заиграли в его лучах.

Но вот они стоят вчетвером у подножия прекрасных статуй божественных гигантов, каких, наверно, никто никогда не видел. Вспомнив рассказ отца о том, как он присел у ног божественного Рамсеса, и, пользуясь тем, что у входа не видно было ни одного жреца, потому что было еще слишком рано и никто не должен был прийти сюда, Моси, не сказав ни слова, подбежал к статуе Осириса и присел у ног божества. Тотчас же у другой статуи оказался маленький Памеджаи, и они радостно рассмеялись, потому что были счастливы увидеть это чудо.

Таметс, взяв за руку Памеджаи, стояла как зачарованная и долго не решалась о чем-либо спросить. Впрочем, ей не было надобности спрашивать – ведь она обо всем уже давно знала. В доме Тхутисенбу слишком много воспоминаний было связано с этим святилищем.

Но небо розовело, и Памеджаи, взяв за руки своих сыновей, предложил Таметс последовать за ним в храм, потому что было очень важно своими глазами увидеть волшебное превращение. Они вошли в темноту. А через несколько мгновений золотой луч прорезал эту темноту и бросился к ногам Осириса, сидящего в глубине святилища.

– Как это прекрасно! – воскликнула Таметс. – Позволь мне, Тхутисенбу, отнести к ногам божества вот эти фрукты и цветы, которые мы принесли с собой.

Она открыла корзинку, вынула из нее свежие финики, несколько гроздей винограда и букетики нежных полевых цветов. Каждый из них взял что-либо в руки, и тихо, безмолвно, очень торжественно, с дарами все они подошли к статуе Осириса, единственной освещенной сейчас солнцем.

– Я вижу мрачного Птаха, – прошептал Моси после того, как положил у подножия Осириса цветы и кисть винограда.

– А мне его жаль, – признался маленький Памеджаи, – он всегда в темноте. Несчастный. Он как слепой.

Братьям не пришлось долго шептаться. Отец знаком дал понять, что надо молча отойти отсюда и что надо подождать, когда жрецы с факелами войдут сюда и станет возможным увидеть ту работу, которую он сделал здесь в дни своей молодости.

Они вышли из храма и долго рассматривали каждую из четырех гигантских скульптур, стоящих у входа. Они смотрели на речные дали, полюбовались тихой и спокойной в этих местах рекой. И так они дождались того мгновения, когда у входа в храм появился жрец с факелом в руках и когда отец снова взял за руки сыновей и предложил Таметс следовать за ними. На этот раз не было торжественного жертвоприношения, но в храме было светло и можно было все хорошо рассмотреть. Памеджаи был даже доволен тем, что не было посторонних, кроме жрецов. Ему очень хотелось кое-что рассказать Таметс и сыновьям, дополнить то, что они знали, потому что одно дело – услышать, а другое дело – увидеть.

– О, я отлично вижу нашего деда из страны Куш! – воскликнул Моси. – Я вижу, как он испуган нашествием врагов, как он метнулся со своим посохом и стадо, его разбежалось. Посмотри, Памеджаи, ведь это наш дед! Никто об этом не знает, но мы-то знаем…

Они стояли у священной стены и тихо переговаривались о своем. Они не заметили, как в храм вошел очень важный, почтенных лет господин. Он вошел в храм тихо, медленно, останавливаясь у каждой скульптуры, у каждого изображения. Вначале он не обратил внимания на людей, стоящих у противоположной стены, но когда маленький Моси позвал брата и довольно громко крикнул: «Памеджаи, посмотри!» – важный господин подошел и стал молча рассматривать давно знакомую ему работу, сделанную человеком, хорошо ему известным. Это был писец Пабеса. Очутившись в этих краях, недалеко от храма, по своим делам, он не смог отказать себе в удовольствии побывать в этом святилище, которое всегда казалось ему самым прекрасным. Имя Памеджаи, услышанное из уст мальчика, заставило его вспомнить этого искусного раба из страны Куш, раба, который погиб и о котором у него осталась в сердце добрая память. И оттого, что эта память была очень доброй, он сделал то, чего никогда не сделал бы в другом случае. Он обратился к незнакомым людям и сказал Памеджаи, стоявшему в тени рядом с Таметс: