— Да, это так, — тихо промолвила я.
— А если бы вы знали наверняка, что те, кого вы любили, ушли в иной мир — вы стали бы теперь страшиться Смерти? — спросила миледи.
— Нет! — воскликнула я, мгновенно обретя решительность, — В этом случае я горячо желала бы оказаться в Ее безраздельной власти!
— Дорогая Джейн Люси! Вы научили меня во всем полагаться на Господа. Теперь я следую вашим советам, и это значительно облегчает мне бремя ожидания. Так почему же вы сами отступаете от своей веры в то время, когда нужно всеми силами за нее держаться? Вы утратили свою самую надежную опору, ваш дух надломлен. Отчего это произошло? Ведь к тому нет никакой причины. Именно теперь мы как никогда близки к своей заветной цели. Я чувствую, что еще немного, и сама Великая Тайна Мироздания покорится нам! Моя душа открыта для священного прикосновения Божественного Жезла, призванного освободить ее от бренной плоти. Откройте же и вашу душу, милая Джейн Люси! Я твердо убеждена, что какова бы не была наша конечная участь — хотя бы даже одной из нас суждена Жизнь, а другой Смерть — не важно, — для каждой из нас то, что предназначено Судьбой, непременно обернется Благословением Господним!
Миновала суровая череда зимних месяцев и наступила весна. Мы с миледи по-прежнему продолжали ждать и молиться. Ближе к середине марта в сознании леди Кэтрин наметился странный сдвиг. Она стала нервной, импульсивной и вдобавок ко всему прочему наотрез отказалась принимать пишу.
Как-то хмурым мартовским утром мы сидели в гостиной у камина. Миледи задумчиво склонилась к подлокотнику своего кресла и, подперев голову рукой, точно малый ребенок, нечаянно высунувшийся из своей колыбели, с какой-то особой благоговейной торжественностью произнесла:
— Сегодня семнадцатое марта. В Ирландии на это число выпадает великий праздник. День святого Патрика, могущественного покровителя благодатной ирландской земли.
— День святого Патрика… — заворожено повторила я, мгновенно погрузившись в бесконечную череду своих мрачных мыслей. И все же сквозь их неизбывный бурный поток я прислушивалась к тому, о чем говорила леди Кэтрин.
— Я всегда как-то особенно любила этот праздник, — продолжала миледи. — Моего деда по материнской линии звали Патриком. Вы знаете?
Я молча кивнула.
— Именно в его честь был назван достопочтенный Патрик Бронте.
Она устремила взор далеко-далеко в необозримое пространство (это потустороннее выражение было мне хорошо знакомо; оно всегда невольно пугало меня — теперь же я ощущала поистине неописуемый леденящий ужас) и вновь заговорила: — В этот день я всегда чувствую необыкновенный прилив сил. Мне вдруг становится все по плечу. Дивное ощущение! Право же, я и сейчас готова горы свернуть! — миледи в упор взглянула на меня. — Что? Не верите?
Неправда. Она была бледнее Смерти.
— И какая-то непостижимая душевная легкость владеет мною!.. Восхитительно! Мой дух пускается в пляс, ликует, смеется! Он словно бы празднует свою Великую Победу над немощной бренной оболочкой! Прошу вас, Джейн Люси, окажите милость, откройте окно. Дайте моему взбунтовавшемуся духу разгуляться вволю!
— Леди Кэтрин, — серьезно заметила я, — прошу прошения, но вам лучше подняться к себе в комнату и прилечь. Вы нездоровы.
— Ничего подобного! — был ответ. — Я совершенно здорова! Здорова и полна сил, как никогда прежде!
Миледи явно была не в себе. Вконец изможденный вид, призрачная бледность и крайнее истощение — результат упорного изнурительного голодания в продолжение последних дней — представляли весьма печальное зрелище. И все это усугублялось очевидным помутнением рассудка.
— А знаете, дорогая Джейн Люси, — произнесла леди Кэтрин загробным голосом, от которого кровь стыла в жилах, — я убеждена, что именно
Эта фраза (так же, впрочем, как и все предыдущие), несомненно, была исторгнута из уст миледи ее временным умственным помешательством. И тем не менее я насторожилась и спросила:
— Почему вы так полагаете?
— Я это
Она величественно поднялась с кресла (подумать только! Природная грация непревзойденной светской львицы даже в таких условиях не изменила этой женщине) и покинула гостиную.
Весь день я пребывала в трепете и смятении. Наш краткий утренний разговор с леди Кэтрин не давал мне покоя. Передо мной то и дело возникало лицо миледи, каким оно было в те страшные минуты. Этот бросавший в дрожь тусклый потусторонний взор запавших светло-карих глаз. Эта таинственная эфемерная улыбка и призрачная бледность. И эти ее слова, звучавшие с какой-то особой непоколебимой убежденностью. И праздник святого Патрика. Слишком уж все это было странным!