Роковая женщина

— Два месяца, — задумчиво повторил он, — не такой уж долгий срок, но сколько всего может случиться!

— Многое может произойти даже за день, как вы только что сами убедились, — напомнила я. — Еще совсем недавно вы всей душой ненавидели капитана, а теперь преклонение перед ним берет верх над былой неприязнью. Откройтесь ему. Уверена, он поймет.

— Я вижу, вы о нем высокого мнения, — с сожалением сказал он.

Я промолчала: боялась выдать свои настоящие чувства.

Когда, попрощавшись с ним, я собралась на берег, у трапа меня поджидал Редверс.

— У меня больше не будет случая говорить с вами наедине, Анна, — обратился он ко мне. — Я вам написал.

Он вложил мне в ладонь письмо.

Мы стояли рядом, смотрели в глаза друг другу, но говорить здесь не могли.

— До свидания, капитан. Счастливого плавания.

Я стала сходить по трапу.

Мне не терпелось прочесть письмо. Оно было короткое, но в каждой строчке говорилось о любви ко мне. Это было мое первое любовное письмо.

«Любимая моя Анна!

Мне бы следовало сказать, что я сожалею о том, что произошло вчера вечером, но я этого не говорю. Я сказал, что думаю, — до последнего слова. Без вас мне нет счастья. Я люблю вас, Анна. Анна… подождите. Я уверен, не всегда будет, как сейчас. Вспоминайте обо мне, а я буду думать о вас.

Любящий вас Редверс».

Мне следовало сразу уничтожить письмо. Я должна была помнить, что оно написано человеком, который был не волен обращаться ко мне в таком тоне. Вместо этого я сложила его и ткнула за корсаж — прикосновение бумаги к телу словно Обжигало.

Меня любили!

Ко мне в комнату заглянула Шантель. Мой ликующий вид сразу насторожил ее.

— Что-то случилось, — тоном утверждения произнесла она. — Ты похорошела.

— Ерунда какая.

Схватив меня за плечи, она потащила к зеркалу. Потом, не отнимая от плеч рук, рассмеялась и развернула меня к себе. Из-под корсажа высунулось письмо. Она выхватила его с озорным смехом.

— Отдай, Шантель! — в панике взмолилась я: даже Шантель не должна была видеть его.

Вдоволь наигравшись, она позволила мне выхватить письмо. Скоро улыбка на ее лице сменилась серьезным выражением.

— Ну, Анна, — сказала она, — берегись.

В тот же день пополудни отплыл корабль.

Эдвард был в слезах. Мы наблюдали за отплытием из сада, так как я сочла неразумным водить его на берег.

— То же самое увидим из сада, — сказала я.

Так мы вдвоем провожали корабль. Слезы тихо скатывались по его щекам: это было еще трогательней, чем если бы он рыдал во весь голос.

Он вложил мне в руку свою ладошку — я крепко пожала ее.

— Два месяца вовсе не так долго, — прошептала я ему. — Не заметишь, как пролетят, и мы снова выйдем на это место встречать корабль.

Мысль о встрече несколько приободрила его.

— Можешь отмечать, как уходят дни, в своем календаре, — предложила я. На Рождество ему подарили календарь, и он не забывал отрывать каждый минувший месяц. — Сам удивишься, как быстро бежит время.

В саду появилась Моник со вспухшими, раскрасневшимися глазами. «В самом деле любит его», — подумала я. Эта мысль прозвенела во мне скорбным колоколом, но независимо от того, любила или ненавидела, она была связана с ним нерасторжимыми узами.

Завидев нас с Эдвардом, она театрально зарыдала:

— Деточка моя! Теперь мы с тобой одни!

Она тянула к мальчику руки, но Эдвард отвернулся и с каменным лицом смотрел куда-то перед собой. Как всегда, незаметно подкралась Щука.

— Пойдем, мисси, — уговаривала она. — Слезами ничего не добудешь.

Словно по сигналу, Моник завопила по-настоящему. Приблизившись к Эдварду, она взяла его за руку, но он вырвался и спрятал лицо в моем подоле, что было вовсе не в его обычае. Он не любил вести себя как маленький.

— Он меня не хочет, — горько причитала Моник. — Мисс Брет предпочитает. — Она истерически засмеялась. — И не он один такой.

Щука обняла ее.

— Пойдем, моя маленькая мисси. Пойдем в дом.

Зрачки Моник расширились, щеки налились кровью.

— Сейчас позову сестру Ломан, — предложила я.

Но Щука с издевкой глянула на меня и увела ее в дом. Взгляд, который она бросила мне, был полон яда.

«Как она меня ненавидит! — ужаснулась я. — Даже больше, чем Моник». Я успела привыкнуть к тому, что Моник нуждалась во мне как поводе для сцен.

Мне сделалось не по себе.

20

Несколько дней после отхода судна Моник болела, и Шантель не отходила от нее.

Я предложила Эдварду без промедления приступать к урокам: так незаметней пройдет время. Его пленяли история с географией, и я пользовалась всякой возможностью подробней рассказать о местах, куда мы заходили во время нашего путешествия, которые стали для него не просто точками на карте. Обшарив на карте Тихий океан, он нашел и наш остров: темное пятнышко, вкрапленное в бесконечную синеву в ряду других, таких же незаметных точек. Он был околдован магией их названий и то и дело нараспев выговаривал:

— Тонгатапу, Нукуалофа, острова Дружества, Као, Фонуафоу.