Роковая женщина

Одна из девиц встала и, виляя бедрами, направилась к закрытой двери — новая доморощенная кандидатка для центрального разворота «Пентхауза» или по крайней мере для задней обложки, подумал Букер. Против одной стены стоял стеллаж со спортивными трофеями Билли Цубера. Другая стена была увешана дипломами и сертификатами в рамках, отдающими дань общественной деятельности Цубера-старшего, масштабы которой достигали героического размаха. Масоны, Рыцари Колумбуса, Ротари-клуб, Благосклонный орден покровительства лосей, бойскауты и ассоциация шерифов штата Иллинойс год за годом аттестовали в пластике, бронзе и латуни с гравировкой присущие Уильяму Цуберу-старшему дружелюбие, великодушие и идеализм. Среди дипломов находились фотографии толстого очкастого мужчины, расплывшегося в широкой улыбке и пожимавшего руки местным чиновникам. Некоторые из них были шерифами и начальниками полиции. Букера осенило, что отцу Билли не составило бы труда убедить полицейских штата Айова вернуть своего сына.

— Привет, Барт! — Билли Цубер, появившийся в дверях, казался великаном. Его плечи едва вмещались в дверной проем, а голова задевала косяк. Но, каким бы крупным он ни был, впечатления силача он никак не производил. Отчасти потому, что мускулы его одрябли и превратились в жир еще до наступления среднего возраста, но больше потому, что в лице его было нечто детское, как будто его черты еще не обрели печати взрослости, и никогда не обретут. Тонкие, песочного цвета волосы словно прилизала корова, а улыбка все еще оставалась улыбкой самого популярного мальчика в школе. Нечто в его чертах напоминало о былой задорной привлекательности, но все это грозило вскоре раствориться в бессмысленной, вялой ухмылке профессионального торговца. Представить Алексу в объятиях Билли Цубера было невозможно, подумал Букер, и удивился, осознав, насколько сильно это его задевает.

Гримм представил их. Кабинет Цубера, где тот сразу же перебрался за стол, чтобы предоставить им место, был маленьким и унылым — комната человека, который, в основном, занимается телефонными переговорами. Здесь было только одно кресло для посетителей. Букер сел в него, водрузив портфель на колени.

— Речь пойдет скорее о любезности, чем о бизнесе, мистер Цубер.

— Билли.

— Билли. Я провожу кое-какие расследования в пользу клиента.

— Из Нью-Йорка?

Букер кивнул. Билли задумался.

— В Нью-Йорке я знаю только одного человека.

— Александру Уолден?

— Я все еще думаю о ней как о Лиз. Она в беде? — Это прозвучало так, словно он не удивился бы, услышав подтверждение.

— Не обязательно.

— Что, черт побери, это значит? — Цубер стал менее любезен, в его глазах появился агрессивный блеск, напоминающий, что некогда он был футболистом.

— Вы знаете, что она была… — Букер подыскивал подходящее слово, — довольно близка с покойным Артуром Баннермэном.

— Мы здесь получаем газеты, — ровно сказал Цубер. — И смотрим по ящику новости, верите вы или нет. Лиз мы видим каждый вечер. Сью-Эллен уже неделю больше ни о чем ином не говорит. Чуть с ума меня не свела.

— И что вы думаете?

— Думаю, что Лиз очень хорошо выглядит, — с осторожностью ответил Цубер. — Лучше, чем когда-либо, сказать по правде.

Букеру показалось, что он услышал ноту сожаления в голосе Цубера. Жалеет ли он о том, как повернулись события? Мечтает ли Цубер порой о Лиз Уолден, когда лежит в постели с женой или смотрит футбол по телевизору? На его столе была фотография женщины, пухлой, вскормленной кукурузой матроны с короткими светлыми волосами, по которой ясно было видно, что она на пути к тому, чтобы разжиреть, и, честно говоря, почти преодолела этот рубеж. Она широко улыбалась, но была в ее глазах некая печаль, намек на упущенные возможности, такие же, как у Билли. Совершила ли она ошибку, с ходу окрутив его? Или она просто знала, что он совершил ошибку, что она была просто утешительным призом за девушку, которую он по-настоящему желал? Почему, думал Букер, женщина, которую мы теряем, или которой не можем обладать, всегда тревожит наши сны?

Он сам многие годы испытывал то же из-за Сеси, когда она разорвала помолвку и уехала в Африку. Он вовсе не вел монашескую жизнь — и с чего бы это, в конце концов? — но всегда, просыпаясь по утрам, он надеялся увидеть на подушке рядом с собой лицо Сеси, а не той девушки, с которой он был. Теперь он с чувством вины сознавал, что место Сеси в его мечтах стала занимать Алекса. Поздно вечером, когда он принимал пару таблеток снотворного, определял распорядок встреч на завтрашний день, и укладывал рядом с будильником ручку и блокнот, в те несколько смутных мгновений, прежде чем таблетки оказывали действие, на подушке ему рисовалось лицо Алексы, там, где прежде он представлял себе Сеси. Он словно наяву видел ее светло-серые глаза, смотрящие на него с удивительной пристальностью, которая так сильно потрясла его на похоронах Баннермэна, и которая, возможно, была лишь игрой света и тени.

Букер вновь заставил себя сосредоточиться и услышал, как Цубер со смешком признает: