Роковая женщина

Даже сейчас, в тридцать шесть лет, Патнэм все еще обладал крепкими мускулами, которые не требовалось укреплять физическими упражнениями, но, в отличие от старшего брата, он начал набирать вес — не много, но достаточно, чтобы каждое утро выбегать на пробежку в парк в старом, еще студенческом спортивном костюме и в точно таких же старых спортивных тапочках, с полотенцем на шее. Он не захотел приобретать себе пижонские кроссовки, предпочитая думать, что он «тренируется», а не «просто бегает», однако для чего он тренируется, было неясно даже ему самому.

Он постоял под навесом у подъезда дома на Сентрал-Парк Вест, вдыхая холодный утренний воздух и пытаясь убедить себя, что наслаждается жизнью. Он не любил рано вставать, если в этом не было необходимости, но он уже стольким людям рассказал о своих утренних пробежках и кроме того стал настолько лучше себя чувствовать, что теперь просто полагал себя обязанным проделывать это ежедневно.

Хотел бы он теперь, чтобы эта идея никогда не приходила ему в голову — потом он подумал, что спортивные брюки уже стали слишком узки ему в поясе, глубоко вздохнул, сделал несколько приседаний, чтобы размяться, и заметил, что швейцар с любопытством наблюдает за ним из натопленного вестибюля. Патнэм помахал ему — он гордился, что со всеми поддерживает хорошие отношения, — несколько секунд пробежал на месте, дабы продемонстрировать свои благие намерения, а затем двинулся к таверне Грина, откуда обычно начинал свою пробежку.

Он свернул за угол, улыбнулся, миновав женщину, прогуливавшую собак, пунктуальную, как обычно, с полдесятком лабрадоров и золотистых ретриверов, и напомнил себе, как делал это каждый день, что с нее можно было сделать отличный снимок, потом задержался на Шестой улице у светофора. Глянул на заголовки «Нью-Йорк таймс» за стеклянным окошком газетного киоска-автомата на углу, где стоял ожидая, когда зажжется зеленый свет, и окаменел.

Чтобы разглядеть первую полосу, ему пришлось нагнуться. Стекло было грязным — кто-то уже нацарапал на нем фломастером: «Уберите богачей с наших загривков», — но все же можно было распознать, что на него с газетной страницы смотрит до боли знакомое лицо отца, сияя улыбкой, которая, как верили многие некоторое время назад, способна была привести его в Белый дом, если бы только он достаточно сильно этого захотел.

В те времена фотография отца на передовицах центральных газет была обычным явлением и как правило сопровождалась статьями о Фонде Баннермэна в разделе «Искусство и досуг». Но теперь Пат (так Патнэма называли в семье) знал лишь одну причину, по которой фотография могла появиться на первой полосе.

До него дошло, что вчера он не прослушал сообщений на автоответчике — эта мысль мелькнула у него, когда он ложился спать, но он сознательно отмахнулся от нее.

Пат машинально потянулся туда, где должен быть карман, но, конечно, на спортивном костюме его не было. Он не брал с собой денег на пробежку — только ключ, висящий на шнурке вокруг шеи. Он подумал, что может занять тридцать центов у собачницы, но она уже исчезла за углом.

Мгновение он размышлял об анекдотической ситуации — Баннермэн вынужден стрелять мелочь у прохожих! Он оглядел улицу, но никого не было видно, даже швейцар куда-то ушел. Попытался открыть дверцу автомата, но та была прочно заперта. Пнул ее. Снова ничего не произошло — все было предусмотрено именно для таких случаев.

— Черт! — выдохнул он. Обхватив автомат руками, он приподнял его и удивился, как это тяжело сделать. Он сжал автомат в своих медвежьих объятиях и, пригнув колени, приподнял его до уровня плеч. Пыхтя от напряжения, Патнэм бросил автомат на тротуар, и стеклянная дверь разбилась, вывалив на улицу имеющиеся в нем экземпляры «Таймс». Таксист притормозил посмотреть что происходит и, бросив из окна единственный взгляд на потного, краснолицего, небритого мужчину, разбивающего уличный газетный автомат, под визг шин поспешил прочь от возможных неприятностей.

Пат, подняв экземпляр «Таймс», побежал к дому.

— У меня не было с собой ни единого траханого цента, — пояснил он привратнику, который вернулся в вестибюль, привлеченный шумом на улице.

— Парень, я ничего не видел.

Пат кивнул. Что ему нравилось в Нью-Йорке, где вообще мало что может понравиться, — так это то, что здесь никто никогда ничего не видит и не слышит. Он не знал фамилий своих соседей, а если они знали его, то никогда не показывали виду. Это была одна из причин, по которой он жил в Вест-Сайде, к великому ужасу своих родственников, ибо для большинства из них Центральный парк ничем не отличался от бедных кварталов Калькутты или Бейрута.

Он быстро проглядел заметку в лифте. Об обстоятельствах смерти не было ни слова. «Представитель семьи» — Пат догадывался, что это дядя Корди — просто сообщал, что Артур Баннермэн умер от сердечного приступа. Подробности о похоронах будут опубликованы позже.

Пат глянул на яростно мигавший автоответчик, без сомнения сигналивший о новом потоке звонков, которые требовали, чтобы он вернулся в лоно семьи. От этой мысли он облился холодным потом.