Роковая женщина

— Спасибо за прекрасный вечер, — сказала она.

Алекса знала, что на них смотрят, но уже не обращала на это никакого внимания. Вместе, рука об руку, они спустились по широкой лестнице к машине, где их ожидал Джек.

— Там, под лестницей, для вас кое-что есть, — пробурчал привратник. — Не хотите, чтоб я принес? — Он явно ждал ее, стоя в вестибюле и протирая пыльное зеркало грязной тряпицей. Амбиции Алексы заставляли ее жить в доме со швейцаром — может, и не таком роскошном, как у Артура Баннермэна, но, по крайней мере, с кем-то в униформе, может, даже в белых перчатках. Здешний привратник, однако, большую часть времени торчал в подвале, носил несколько слоев одежды поверх грязной, заляпанной варенки и вязаную шерстяную кепку, надвинутую до ушей, даже летом. Если бы он был негром или латиносом, она бы убедила себя, что нужно ему сочувствовать, но, поскольку он был уроженцем Центральной Европы и откровенным расистом, она позволяла себе искреннюю неприязнь.

С самого начала — и несмотря на чаевые, которые она считала щедрыми, и вручаемые на Рождество конверты с деньгами — он был враждебен и груб, явно считая, что ни одна молодая женщина, живущая одна в Ист-Сайде, не может быть тем, кем хочет казаться. Когда ей приходили посылки, что случалось редко, он предпочитал быть в отсутствии, так что за них некому было расписаться, если же он принимал их, то оставлял в холле, чтоб она сама забрала их. То, что он предложил что-то донести, выбивалось из правил.

— Как вам угодно, — сказала она. Это была одна из привычек, сохранившихся у нее со Среднего Запада — выказывать преувеличенную вежливость тем, кого она недолюбливала, хотя в Нью-Йорке это ни на кого не производило никакого эффекта.

Она поднялась наверх и отперла дверь. Прежде чем войти, услышала, как привратник сопит и топает по лестнице. Обычно за его обещанием что-либо сделать следовали часы, даже дни, и она все еще гадала, что же могло его воодушевить, когда он возник в дверях, сжимая в объятиях словно младенца объемистый сверток в коричневой бумаге.

— Вы должны держать их на холоде, — заявил он, ставя сверток на стол. — Тот человек сказал мне, чтоб я поставил их в холодильник до вашего прихода.

— Какой человек?

— Мистер Джонсон. Если бы все ниггеры были похожи на него, Нью-Йорк был бы лучшим местом на земле. — Он сделал паузу. — Я зайду завтра с утра, закреплю кран.

В течение многих недель она оставляла ему записки с жалобами, что на кухне течет кран, и все безрезультатно. При всем своем любопытстве он имел редкостный талант исчезать, когда от него требовалось сделать хоть какую-то работу, даже незначительную. Теперь, несомненно, отношение его изменилось — при виде ее он буквально сиял как начищенный башмак. Она поблагодарила его и закрыла дверь.

Гладкая коричневая бумага была просто закреплена скобками, без всякой попытки имитировать фирменную упаковку. Она осторожно удалила их и, сняв бумагу, обнаружила цветочную корзину, выложенную мхом и заполненную орхидеями — не теми, что видишь в цветочных магазинах, где обычно они блеклого цвета и безжизненные, со стеблями, заключенными в стеклянные трубочки. Подобных орхидей она не видела никогда — странных, всевозможных оттенков и размеров: одни маленькие как фиалки, другие — огромные. Они были подобраны с естественной простотой так, что казалось росли из мха.

К корзине была прикреплена простая белая карточка, гласившая: «Я получил их из Кайавы». Внизу Баннермэн размашистым почерком написал: «Со множеством благодарностей. ААБ».

Она заварила себе чай и, сев за стол, стала пристально смотреть на цветы, словно освещавшие комнату. Сами по себе цветы не удивляли. Конечно, в этом смысле она не была слишком избалована и не получала цветов каждый день или даже каждый месяц, но подобного жеста как раз ожидаешь от мужчины старшего возраста — хотя Баннермэн был настолько старше большинства ее знакомых мужчин, что по отношению к нему это определение теряло смысл.

Эти цветы, однако, представляли собой нечто совсем иное. Много ли людей могут прислать редкостные орхидеи из собственных оранжерей?

Она решила, что орхидеи — прекрасный предлог позвонить ему, но потом до нее дошло, что она не знает его номера.

Она повертела карточку в руке и обнаружила, что на задней стороне тем же небрежным почерком был записан номер телефона.

Артур Баннермэн явно подумал обо всем.

— Господи Иисусе! — воскликнул Саймон, когда она рассказала ему об орхидеях. — Надеюсь, ты тщательно их разворачивала. Откуда ты знаешь — может, он положил в мох бриллиантовый браслет.

— Не говори глупостей.

— Глупостей, как же! Герцог Вестминстерский послал однажды Коко Шанель коробку шоколадных конфет, положив на дно бриллиант, так, чтоб она нашла его, когда съест все конфеты. Да, но Шанель, конечно, не ела шоколада. Поэтому она отдала коробку горничной, а та съела только верхний слой, а все остальное выбросила.

— Не думаю, Саймон, чтобы Артур Баннермэн поступил подобным образом.

— Может, и нет.