Роковое пари (СИ)

— Пожалуйста, не выражайся, — по привычке ворчит моя родственница, а затем протягивает ко мне морщинистую руку. В глазах блестят слёзы: — О, мой мальчик... Бери же стул и скорей садись рядом!

— Что не так? — не понимаю я. — Откуда слёзы, Агата?

— Стул!

Вредная старушенция.

Иду за стулом, ставлю его рядом с рабочим столом Агаты, сажусь и скрещиваю руки на груди:

— Итак?..

Агата стирает с глаз слёзы белоснежным платочком с рюшками, сжимает его в кулаке и пронзительно смотрит на меня:

— Прости мне, Ронни, мою реакцию, но, видишь ли, твой отец тоже начинал со школьной газеты.

Чего?

— Он же был телеведущим.

— Новостного канала, — гордо замечает старушка. — И то только в два последних года своей жизни... Когда понял, что вашей матери нужна помощь, и он больше не может отлучаться надолго из дома.

— Папа был... журналистом? Серьёзно? — не верю я.

Я хорошо помню, что, если я не мог видеть отца живьём, то встречался с ним на экране телевизора. Мне казалось, что так было на протяжении всего моего детства.

— Ваш отец окончил университет журналистики, когда вам с Бонни исполнилось четыре года, — вновь гордится успехами сына женщина. — На протяжении двух лет писал на важные темы, несколько раз побывал в горячих точках. О, как я отговаривала его туда летать, как волновалась и переживала... Знать бы тогда, что погибнет он вовсе не от случайного взрыва бомбы.

— Почему... Почему мы с Бо не знаем об этом?

— Бонни знает. А ты... Ты никогда не спрашивал у меня о своём отце. Впрочем, как не спрашивал о чём-либо в принципе.

Да, я предпочитаю делать больно, а не разговаривать, о чём мне вчера напомнил всезнающий Хьюго Коллинз.

Я стискиваю зубы, бросаю взгляд на тетрадь и карандаш, принесённые с собой и пытаюсь припомнить хоть один эпизод с отцом, где бы он что-то писал или невыносимо долго отсутствовал. Но в голову лезут лишь воспоминания о его утренних пробежках, на которые я хвостиком увязывался за ним, белесый свет гаража и стол с деталями конструирования машинок, над которыми мы работали вместе. Пляж и океан. Пирс. Аттракционы. Совместные завтраки, походы в зоопарк, поездки в Лос-Анжелес. Даже чтение сказок на ночь, которые так любила Бонни.

Известие о его смерти, которое подвело черту...

Словом, я запомнил всё хорошее «до», запомнил, что он всегда был рядом, потому что разница была слишком резкой и болезненной.

Если отец и отсутствовал раньше, то это было незначительным эпизодом в нашей жизни.

Снова смотрю на бабушку и спрашиваю:

— Так ты мне поможешь со статьёй?

— Разумеется, помогу, — выпрямляет она спину. — Нельзя упускать шанс хоть чему-то тебя научить. В чём заключается твоя проблема?

Я усмехаюсь: в безразличие к самым дорогим, но мы сейчас не об этом.

Через час разбора идеи статьи, доступных инструментов выражения мысли, поднятия основной проблемы и второстепенных, их возможного решения, которые я могу предложить, междустрочия, и прочих нюансов писательского мастерства, взорвавших мне мозг, я закрываю исписанные страницы тетради и встаю со стула.

Мозг кипит.

А сначала казалось: что мне какая-то статья?

Я благодарю Агату и иду на выход из её берлоги, но, открыв дверь, останавливаюсь. Эта женщина — настоящий кремень. Её не сломали самые ужасные из моих выходок. И несмотря на это... Она каждый раз находит в себе силы, чтобы чему-то меня научить. Словно я ей дорог вопреки всему. Вопреки самому себе.

— Ба...

— Ба? — взлетают тонкие брови.

— Я твой внук, ты моя бабушка, — привычно, но беззлобно огрызаюсь я. — Смирись уже со своим возрастом.

— Очень невежливый внук, — ворчит она. — Уверен, что мой?

— Были такие сомнения, — ухмыляюсь я, но продолжаю уже серьёзно: — Теперь нет. Прости меня, ба, ладно?

— Простить? — теперь приподнимается только одна бровь. — За что конкретно, мой мальчик?

— За всё. А самое важное: за незаслуженную боль, что я тебе причинил.

— О-о...

В её глазах снова собираются слёзы, и я быстро говорю:

— В общем, ты крутая, Агата, извини, что не говорил тебе этого раньше.

Я закрываю за собой дверь и иду наверх, чтобы написать эту дурацкую статью.

* * *

— Статья великолепная, Ронни! — восхищается мисс О'Хара, отчего я самодовольно улыбаюсь. — Какой изысканный подход к проблеме! Её точное описание и варианты решений! А твой тонкий юмор? Бог мой, я в полнейшем восторге! Разумеется, с этого дня ты работаешь с нами!

Учительница взглядом обводит ребят за своими столами, которые с удивлением пялятся на меня, и, совсем расчувствовавшись, бросается ко мне с объятьями. Я вежливо похлопываю её ладонью по спине и подмигиваю Коллинз, которая закатывает глаза, пряча улыбку.

О'Хара отстраняется, снова смотрит на лист со статьёй в своей руке, а затем прижимает его к своей груди:

— У тебя талант, Ронни. Собрание в четыре, не опаздывай.

Талант? Как у моего отца?..

Женщина отходит к своему столу, а я, отбросив ненужные мысли, иду к столу Коллинз. Опираюсь на него бедром, скрестив на груди руки, и спрашиваю:

— Слышала, Цветочек? У меня талант.

— Это тот, что в комплекте с завышенным самомнением? Спасибо, не интересует.