Роковое пари

Я влетаю в подъехавший автобус, цепляюсь в поручень и молю водителя:

— Пожалуйста, езжайте!

— Стой! — в разрез моим словам кричит Ронни.

Очевидно, я выгляжу настолько несчастной, что водитель решает помочь мне, а не бегущему вслед за мной парню.

Двери закрываются, автобус трогается с места.

Звенит металл, когда Ронни врезает кулаком по обивке автобуса, и следом ревёт:

— Открой! Открой двери!

Я вздрагиваю и разворачиваюсь к окну. Лейн бежит за автобусом. Мои щёки обжигают дурные слёзы. Его взгляд не может быть несчастнее моего...

Но если ему больно, хотя бы капельку — это хорошо.

— Мелисса, пожалуйста...

Я качаю головой и, опустившись на сидение, прячу лицо в ладони. Через пару минут я реву, не сдерживаясь.

Почему один человек может делать тебя невероятно счастливой и до ужаса несчастной?.. Кто дал ему это право? Эту способность? Господь?..

Он испытывает нас, Мелисса, это Его обязанность: показать, что такое несчастье, чтобы мы умели быть счастливыми.

Разве я не научилась? После смерти родителей, не научилась? Зачем снова преподавать мне урок?..

Или это вовсе не урок, а наказание? За всю мою ложь?

Заядлая обманщица обманута другим обманщиком — логично и, вполне, в духе Всевышнего, верно?

Не знаю сколько времени проходит, пока я не успокаиваюсь. Минута или час. Да это и не важно. Я выхожу из автобуса, соображаю, где нахожусь, и направляюсь к месту, в котором не была, наверное, сто лет.

На дорогу снова уходит минута или час.

Я забираюсь по вертикальной лестнице на верхушку водонапорной башни, прохожу по узкому балкону к южной стороне сооружения и опускаюсь на горячий от солнца металл, свешивая ноги за ограждение. Закрываю глаза.

Любовь не должна быть жестокой. Если она — не наказание.

Кто-то должен был открыть мне глаза. На саму себя. И почему это не мог быть несносный Ронни Лейн? Я тоже поступаю неправильно с людьми, которых обманываю. С хорошими людьми. Веская ли причина для лжи — нежелание их разочаровывать? Словно вообще возможно быть идеальной. Невозможно.

Себя я тоже обманывала.

Чёрт, точно так же как бывает сладка ложь, правда — болезненна. Она прямолинейна, остра, бескомпромиссна и, порой, ужасно жестока. Но это и есть её суть. А суть лжи — подстраиваться под обстоятельства так, как нам удобно. Она гибка, текуча, извивиста. Как змея. А её яд — чёртова правда.

Я вздыхаю, открываю глаза и долго наблюдаю за движением солнца.

Я нашла причины лгать, у Ронни они тоже были. Глупые, недальновидные и низкие, но всё же. И только ему с ними жить, как мне с моими.

Я снова закрываю глаза, но тут же их распахиваю, потому что слышу чьи-то шаги. Смотрю в их сторону, глупое сердце бешено стучит в груди: оно желает, чтобы это был Он.

Я желаю.

На лице Ронни Лейна появляется облегчение при взгляде на меня, он осматривается и негромко замечает:

— Ты мне не рассказывала об этом месте.

Я хмыкаю и отворачиваюсь:

— Как ты его нашёл?

— Забыла? Я очень сообразительный и упорный.

— Непревзойдённый Ронни Лейн, да.

Ронни усмехается, сокращает оставшееся до меня расстояние и садится рядом. Спрашивает тихо:

— Ненавидишь меня?

— Нет, — честно отвечаю я. — Но хотелось бы.

— Отец Коллинз, — невпопад говорит Лейн. — Я был у тебя дома, после того как оббегал весь город.

— Объездил, скорее.

— Это мелочи.

— Такие же, как споры на людей? — усмехаюсь я.

— Я признался ему, что сделал тебе больно, — глухо произносит Ронни. — И он предположил, что ты можешь быть здесь, потому что часто приходила сюда, после смерти родителей. В моменты, когда тебе было грустно.

— Не знала, что он знает об этом.

— Твой отец очень проницательный. Не зря служит в церкви.

— Ты на что-то намекаешь, Лейн?

— Он увидел, что я раскаиваюсь, потому и помог мне найти тебя.

— Хочешь извиниться за то, что играл чужой жизнью? — грустно улыбаюсь я. — Я же не хотела ничего такого, помнишь? У меня была цель, и я полностью посвящала себя ей. Но тебе было плевать на это, потому что ты хотел выиграть спор. Считаешь такое заслуживает прощения?

— Да, потому что иначе я не узнал бы тебя и не влюбился.

Сердце больно ударяет о рёбра, я хочу как-нибудь съязвить, но необдуманно смотрю в глаза Лейна, и слова застревают в горле колючим комком.

Ему тоже больно, так же сильно, как мне.

— Ты совершил чудовищный поступок, Ронни, — шепчу я.

— Потому что был кретином. Самоуверенным бараном, плевавшим на последствия. Я идиот, Цветочек, знаю. Но я никогда не пожалею о том, что согласился на этот грёбанный спор.

— Не пожалеешь?