Роковое совпадение

Если Нина решит бросить Калеба, Патрик тут же окажется рядом, и он найдет множество причин оправдать свое поведение. Сказать по правде, об этом он позволял мечтать себе в мягкие серые моменты полудремы, пока не забудется сном. Надежда — его бальзам для реальной жизни, и если Патрик хлебнет его побольше, то иногда даже рисует в воображении их совместную жизнь.

Но, с другой стороны, остается Натаниэль.

И этого Патрику никак не изменить. Он может найти рациональное объяснение, почему влюбился в Нину, он даже может найти рациональное объяснение, почему она влюбилась в Калеба. Больше всего на свете ему хочется, чтобы Калеб исчез из ее жизни. Но Калеб не только муж Нины, он еще и отец ее ребенка. И Патрик не в силах взять на себя ответственность за то, что разрушит детство Натаниэля. Если Патрик так поступит после всего, что произошло, как она сможет его полюбить?

В сравнении с преступлением такого масштаба то, что он собирался сделать, кажется сущим пустяком.

Он смотрит на Квентина Брауна из‑за свидетельской трибуны. Прокурор ожидает, что все пройдет гладко, — так же гладко, как во время репетиции. В конце концов, Патрик — офицер полиции и выступать в суде ему не привыкать. Насколько Брауну известно, несмотря на дружбу с Ниной, он на стороне обвинения.

— Вам было поручено расследовать дело Натаниэля Фроста? — спрашивает Квентин.

— Да.

— Как подсудимая отреагировала на то, что вы ведете это дело?

Патрик не может смотреть на Нину, пока не может. Не хочет себя выдавать.

— Она была очень встревожена.

Не такой ответ они репетировали. Патрик видит, как Квентин размышляет над ответом, а потом скармливает ему отрепетированный вопрос:

— Вы когда‑нибудь замечали, чтобы она теряла самоконтроль во время расследования этого дела?

— Временами она теряла рассудок. Ее сын не разговаривал. Она не знала, что делать. — Патрик пожимает плечами. — А кто бы не растерялся в такой ситуации?

Квентин бросает на него уничтожающий взгляд. Свидетелю не следует за трибуной отпускать свои комментарии. Это нежелательно.

— Кто был первым подозреваемым по делу о растлении ребенка?

— У нас не было подозреваемого, кроме отца Шишинского.

Сейчас у Квентина такой вид, будто он готов его задушить.

— Вы еще кого‑нибудь вызывали на допрос?

— Да. Калеба Фроста.

— Почему вы его вызвали?

Патрик качает головой:

— Ребенок использовал для общения язык жестов. Называя своего обидчика, он использовал жест «отец». Тогда мы не поняли, что он означает «святой отец», а не «папа». — Он смотрит прямо в глаза Калебу, сидящему в первом ряду, за спиной у Нины. — Это была ошибка, — говорит Патрик.

— Какая реакция была у подсудимой, когда ее сын жестом показал «отец»?

Фишер встает с места, готовый протестовать, но Патрик поспешно отвечает:

— Она отнеслась к нему очень серьезно. У нее всегда на первом месте стоял сын.

Сбитый с толку адвокат садится на место.

— Детектив Дюшарм… — перебивает его прокурор.

— Я еще не закончил, мистер Браун. Я хочу сказать, что уверен: внутри у Нины Фрост все разрывалось от боли, но она получила ордер на арест своего мужа, потому что считала: это лучший способ защитить Натаниэля.

Квентин приближается к Патрику и сквозь зубы, так, чтобы слышал только свидетель, шипит: «Что, черт побери, ты вытворяешь?» Потом поворачивается к присяжным:

— Детектив, в какой момент вы решили арестовать отца Шишинского?

— После того как Натаниэль сделал устное признание, я поехал с ним поговорить.

— И сразу арестовали?

— Нет. Сперва я надеялся, что он во всем признается. Мы всегда надеемся на это, когда речь идет о растлении малолетних.

— Отец Шишинский когда‑нибудь признавал, что совершал акт сексуального насилия по отношению к Натаниэлю Фросту?

Патрик довольно часто бывал в судах и знает, что этот вопрос явно недопустим, поскольку ответ основан на показаниях с чужих слов. И судья, и прокурор смотрят на Фишера Каррингтона, ожидая, что он будет протестовать. Но адвокат Нины уже все понял. Он сидит за столом защиты, сложив руки, и следит за тем, как разворачиваются события.

— Растлители малолетних почти никогда не признаются в том, что насиловали детей, — отвечает Патрик, заполняя тишину. — Они понимают, что в тюрьме им придется несладко. Где‑то в половине случаев эти негодяи выходят сухими из воды из‑за недостаточности улик или потому, что ребенок слишком испуган, чтобы давать показания в суде. А если дети все‑таки выступают в суде свидетелями, присяжные не верят ребенку на слово…

Квентин прерывает его речь, пока Патрик не наломал еще больше дров:

— Ваша честь, можно попросить небольшой перерыв?

Судья смотрит на прокурора поверх бифокальных очков:

— Мы на середине допроса свидетеля.

— Да, ваша честь. Я понимаю.

Судья О’Нил, пожимая плечами, поворачивается к Фишеру:

— Защита не возражает против того, чтобы ненадолго прерваться?

— Поверить не могу, ваша честь! Но я бы просил уважаемый суд напомнить сторонам, что свидетели должны быть изолированы и во время перерыва приближаться к ним запрещено.